Вопрос национальной безопасности

СТИЛЬ: Николай Петрович, правда ли, что теперь у геологической отрасли России есть новый главный куратор — государственная корпорация «Росгеология»?

НИКОЛАЙ ПОХИЛЕНКО: Это правда. В ноябре в Новосибирске уже проводил серию совещаний генеральный директор, он же председатель правления Росгеологии Роман Панов. Росгеология — это крупный холдинг, который, по распоряжению президента России, объединит остатки геологической службы Российской Федерации от Калининградской области до Северо-Восточного производственного геологического объединения, работающего на Чукотке и в Магаданской области. Акционерному обществу «Росгеология» передали большую часть научных организаций, и отныне эта организация будет вести работу, нацеленную на выявление новых месторождений полезных ископаемых. Планы поставлены достаточно серьезные, они поддерживаются на высоком правительственном уровне, и это, я считаю, правильно.

Зачем это нужно?

В последнее время резко снизилось количество и качество работ, нацеленных на выявление новых месторождений полезных ископаемых, в том числе стратегически важных. Качество минерально-сырьевой базы является основой добывающей промышленности, эффективность которой зависит от того, что мы берем из земли. Сырье должно быть найдено, обнаружено, поставлено на баланс, к нему должны быть применены технологии, адаптированные к климатическим условиям региона, созданы транспортные коридоры и так далее. Если эта система нормально работает, значит, и результаты в добывающей промышленности будут хорошими. Если же нет, то захотите вы, например, золото добывать, а рыть где: возле дома, в лесу, в песке на берегу Обского моря? То есть для того чтобы добывать, надо иметь, что добывать. Эта работа была достаточно хорошо поставлена в советское время, но за последние 25 лет, особенно в последнюю пятилетку, делалось не больше 3% от того объема, который выполнялся раньше.

То есть — почти ничего.

Фактически ничего. Состояние сырьевой базы существенно ухудшилось — надо что-то предпринимать, поэтому правительство и сделало шаги по созданию госкорпорации. По идее, всю работу, которую в СССР делало Министерство геологии, должны были взять на себя крупные компании, которые взяли к себе на баланс разработки советских времен. У каждой компании есть свои геологоразведочные комплексы, ведущие работы в рамках своих лицензионных территорий, и сейчас они добрались до глубоких горизонтов месторождений. Одно дело — открытая разработка, из которой можно взять достаточно много руды, и совсем другое дело – брать руду из шахты, это очень дорогостоящая работа. Пример — алмазная трубка «Удачная», которая находится в ведении компании «АЛРОСА». В лучшие времена там добывали порядка 10 миллионов тонн руды и получали из нее 21 миллион карат алмазов. Сейчас карьер там закрыли: слишком глубоко, невыгодно. На месте карьера будет поземный рудник, проектную мощность которого оценивают в 5 миллионов карат – в четыре раза меньше, чем прежде. А ведь на нее еще надо выйти. Поэтому «АЛРОСА» и начала потихоньку смотреть на Африку: там климат другой, искать легче. Недавно в Африке была найдена большая алмазная труба с очень большими запасами, и в этом проекте «АЛРОСА» будет иметь порядка 30%.Это, конечно, здорово, но встает вопрос: что будет делать Якутия, когда добывающая промышленность начнет уходить из региона?

А она начнет уходить?

А что там делать? Самое сладкое уже взяли, новое искать не хотят, потому что риски большие: вложишься, а вдруг результат нулевой? Гораздо легче купить активы там, где они есть. Ровно так же ведут себя и нефтяные компании «Роснефть» и «Лукойл» которые идут за качественными активами в Ирак, Ливию, Латинскую Америку, потому что у нас «сладкие» месторождения истощаются и добыча каждой тонны нефти обходится все дороже. При этом ведь цена барреля падает, и то, что при цене 100 долларов за бочку казалось сладким, теперь на вкус с кислинкой, а то и с горчинкой. Например, разработки в арктическом шельфе будут реально интересны только при цене 90 долларов за баррель, а сейчас она где-то 45.

Почему, едва начав свою работу, Росгеология обратила столь пристальное внимание на Новосибирск?

Первая наша встреча с руководителем холдинга Романом Сергеевичем Пановым состоялась еще четыре месяца назад. До этого много лет подряд мы направляли в правительственные структуры аналитические материалы по ситуации в отрасли и что нужно делать для ее улучшения. Кроме того, результаты работы у нас неплохие. В девяностые, когда нашему институту было совсем тяжко, нам удалось сохранить свою группу, организовав подпитку из «АЛРОСЫ»: мы создали здесь межведомственную лабораторию, в которой работало примерно 50 человек, и этот костяк сохранился.

Вы ведь в то время еще вели серьезную работу за границей.

Да, с 1991 по 1997 год я был приглашенным исследователем в институте Карнеги в Вашингтоне — ездил туда на 3–3,5 месяца каждый год. А с 1994 года начал работать с канадцами — был главным консультирующим геологом алмазопоискового проекта. В Канаде при затратах на поиски 36 миллионов долларов мы поставили на баланс месторождение в 28,5 миллиарда долларов. Сейчас этот рудник — собственность компании De Beers, которая является конкурентом России на алмазном рынке. Хотя в то время туда могла бы зайти и «АЛРОСА», если бы ее руководство меня послушало, — сейчас бы имела процентов 70 в этом проекте. Вячеслав Штыров, который тогда был президентом «АЛРОСЫ» как-то много позже в шутку сказал академику Николаю Леонтьевичу Добрецову, что при Сталине таких, как я, ставили к стенке за то, что я сделал конкурентам России такой подарок. Алмазы-то в канадском руднике Снэп-Лейк оказались очень хорошие. Если, например, наши, из Мирного, имеют среднюю цену 140 долларов за карат, то канадские — около 260 долларов. От них просто нельзя отвести глаз: бриллианты из них сверкают всеми цветами, игра у них изумительная, я такой никогда не видел. Рудник этот рассчитан на 45 лет жизни, и все это время он будет давать 50% прибыли — уникальной рентабельности предприятие.

Да и в России нам кое-что удалось сделать. Я, например, 28 сезонов отработал в Якутии и, уж конечно, не рыбачить туда ездил и не молодой жеребятиной да олениной лакомиться (хотя якутскую оленину в свое время даже поставляли во французские рестораны как деликатес). В Якутии нам удалось обосновать ресурсы алмазов примерно на 150 миллионов карат. Кроме того, я принимал участие в прогнозировании и открытии Архангельской алмазоносной провинции, общие запасы которой оцениваются в 194 миллиона карат. Словом, результаты были, и сейчас в Научно-техническом совете Росгеологии меня попросили взять на себя направление по всем твердым ископаемым. Только нефть и газ сюда не входят. А еще Роман Сергеевич Панов попросил наш институт принять участие в разработке стратегии развития минерально-сырьевой базы Российской Федерации до 2030 года.

Какие конкретно задачи стоят перед вами сейчас?

В первую очередь, разработать выверенную стратегию — что и как менять. В частности, в законодательстве недропользования. Кроме того, резко переориентировать ориентацию проведения прогнозо-поисковых и прогнозо-оценочных работ на уровне государства. Сейчас, например, та же «АЛРОСА» тратит на свой геолого-разведочный комплекс порядка 4,5 миллиарда рублей в год — в основном на доразведку глубоких горизонтов известных месторождений и допоискование территорий вблизи действующих предприятий. А ведь в арктических районах Якутии ситуация очень интересная: там не одно месторождение, там их будет много, и они кричат о себе. Но в их поиски нужно вложить кое-какие деньги. Так вот, теперь готовить регионы для добычи тех или иных полезных ископаемых — находить рудные узлы и проводить их первичную оценку — должны специализированные государственные организации. А вслед за тем передавать эти территории вместе с лицензиями добывающим компаниям в эксплуатацию на конкурсной основе. Тут, конечно, будут выигрывать монополисты, которые самое сладкое заберут себе. Однако это еще не всё: для добычи этих ископаемых нужны технологии, и это второй вопрос, который поставили Сибирскому отделению РАН, а именно Новосибирскому научному центру.

О каких именно технологиях идет речь?

Вы, наверное, слышали о таком методе, как выщелачивание золота, — это когда берется порода, в которой нет крупных самородков, но есть частички в десятки, может быть, сотни микрон, и выщелачивается с помощью специального раствора. Так вот, этот метод был разработан в Ленинграде, в 30 х годах, и у нас им до сих пор пользуются. А ведь уже есть гораздо более прогрессивные технологии, например, бактериальный метод, когда бактерии съедают сульфиды (они ими питаются) и остается полезный компонент. Такими методами занимаются где угодно, только не у нас. Потому что в последнее время и области приложения-то нет. Есть так называемое мышьяковистое золото на Чукотке, но его добытчик, «Полиметалл», отправляет мышьяковистый концентрат на переработку в Китай.

Каковы перспективы исправить ситуацию?

Раньше в Новосибирске технологиями добычи и переработки ископаемых занимался институт при Министерстве цветной металлургии — Гидроцветмет. Но, к сожалению, в девяностые он развалился. Был также Институт химии твердого тела и минерального сырья. Сейчас он называется Институт твердого тела и механохимии СО РАН, им руководит академик Николай Захарович Ляхов. Там до сих пор имеется группа, которая занимается как раз технологиями переработки таких упорных руд, как мышьяковистые. Но без серьезной материальной и кадровой поддержки доведение технологий до промышленного уровня неосуществимо.

Сейчас деньги выделят?

Собираются. Потому что это вопрос жизни и смерти. Мы ведь с вами не идеалисты, а прагматики, правда? Мы понимаем, что в ближайшие 40–50 лет экономика нашей страны будет достаточно тесно связана с состоянием экономики добывающей промышленности. Много шума по поводу агропромышленного комплекса — все это, конечно, нужно, важно и хорошо, но есть одно но. Что мы можем продать за доллары на внешнем рынке? Зерно? Допустим. В прошлом году у нашего окружения был неурожай, и мы смогли продать на 4,8 миллиарда долларов пшеницы. А в этом году у нас урожай и у них урожай, и как-то уже не ждут нас с этой пшеницей особо. Вернее, мы можем ее продать, но уже совсем по другим ценам. С чем мы еще могли бы выйти на рынок? С говядиной? Так нам самим ее не хватает, сами покупаем.

А как же оружие?

Давайте поговорим и по оружию. В 2014 году мы получили 15,2 миллиарда долларов от продажи оружия, а вот за истекший период 2016 года промельк-нула цифра в 7,4 миллиарда долларов за восемь месяцев. До конца года в лучшем случае будет не более 14. А экспорт углеводородов дал стране 147 миллиардов. Конкуренция на оружейном рынке ведь очень высокая: например, наши партнеры и друзья китайцы берут наши технологии — наши автоматы и бронетранспортеры — и делают то же самое, только дешевле. И вытесняют нас в Тунисе, Марокко, арабских странах и Северной Африке.

И все-таки, даже если выделят деньги, остались ли у нас специалисты, которые могут оперативно наверстать упущенное в разработке технологий?

Помимо Института химии твердого тела и механохимии в Новосибирске, есть Институт химии и химических технологий в Красноярске — они уже сделали два варианта переработки очень сложных руд по редким и редкоземельным металлам. Там работает небольшая группка ученых под руководством очень известного технолога, доктора технических наук Владимира Ивановича Кузьмина. Проблема в том, что ему самому уже под семьдесят, да и коллеги его, может быть, от силы лет на десять моложе. Здесь у академика Ляхова, по большому счету, тоже совсем немного специалистов, все далеко не юноши. Одному из основных технологов уже восемьдесят три. На замену практически никого нет, и если они уйдут, то унесут с собой необходимые знания. Со временем, когда наши месторождения станут совсем плохими и мы не будем знать, что у нас есть еще, и не сможем разрабатывать новые рудники, то получится та же ситуация, что и с Аляской, которую мы продали за семь миллионов долларов. Почему так дешево? Да потому что были там моржи, тюлени, бобры с хорошим дорогим мехом, и когда наши охотники всех их перебили, то отдали территорию за бесценок. А потом на Аляске нашли золото, которое в пятьдесят раз превысило стоимость проданной земли.

Что делать, чтобы не повторять исторических ошибок?

Пока есть время, мы хотим приставить к нашим возрастным наставникам молодых ребят, чтобы те могли передать им свой опыт и знания, научили их думать, потому что книги книгами, но в геологии нужно, чтобы рядом был наставник. Когда я был молодым, рядом со мной были старшие коллеги, которые буквально натаскивали меня на алмазы, как опытная лайка натаскивает щенка на соболя. Для геолога очень важна подготовка рядом с хорошим поисковиком, который вправляет тебе мозги. С технологиями точно так же: будь ты хоть семи пядей во лбу, но без опытного наставника ты просто теряешь драгоценное время. А время в нашем мире имеет особое значение: мир не стоит на месте и с каждым годом Россия отстает все больше и больше. В итоге нам может быть уготована роль таких стран, как Аргентина, где 1,5% людей очень богаты и на них работают остальные 98,5% населения, которые, я извиняюсь, крутят быкам хвосты. Но у нас даже аргентинский вариант вряд ли получится, потому что, с одной стороны, мы имеем очень развитый Запад, а с другой — быстро развивающиеся Китай и Японию. Это очень опасная ситуация, в которой может получиться взрыв, понимаете. Поэтому пока есть время, нужно объединить усилия, хвататься за тех специалистов, которые у нас еще остались, развивать технологии.

Еще не поздно?

Если сейчас сделать программу, обеспечить ее финансовыми и инструментальными ресурсами, то выправить ситуацию еще можно. Лет через пять будет уже поздно. Поэтому сейчас в очень плотном порядке руководством Росгеологии проводятся совещания и консультации. Кроме того, совсем недавно я представил наш подход к решению проблемы в Администрации Президента Российской Федерации – помощнику президента Андрею Александровичу Фурсенко. Надеюсь, что высшее руководство страны реализует все намеченные новым вариантом разрабатываемой Стратегии развития минерально-сырьевой базы планы, так как для России это в прямом смысле вопрос национальной безопасности.