Максим Диденко: Для меня сложно – не быть

СТИЛЬ: О грядущей премьере — почему вы решили ее поставить? И почему именно этот автор?

МАКСИМ ДИДЕНКО: То, что я сделал в прошлый раз, очень всем понравилось. Многие захотели, чтобы это стало не акцией, а спектаклем и шло в репертуаре. Почему Лев Рубинштейн. Мне кажется, это один из немногих ныне живущих писателей такого высокого уровня, мне его творчество кажется очень близким, я его фанат. Я слежу за его деятельностью в «Фейсбуке» и за всеми его публикациями в сети и в интернет-изданиях и считаю, что Рубинштейн — это одна из ключевых фигур сегодняшнего гражданского общества.

Есть мнение, что ваша работа — это «комедия, цирк, мюзикл, драма и таинство одной увлекательной головоломки, степень крутости которой зашкаливает с первой секунды». В чем именно заключается ваша «крутость»?

В этой ситуации просто люди, которые отвечают за пиар, решили взять из чьей-то рецензии отрывок, который как будто описывает сразу все мои работы. Но это совершенно не так. Возможно, я пребываю в иллюзии, что все мои работы достаточно разные: может, где-то есть цирк, а где-то его и вовсе нет. Также мне кажется, что любая превосходная или сравнительная степень не совсем корректны: если люди находят в себе силы именно так судить обо мне и о том, что я делаю, и сравнивают с тем, что делают другие, то, конечно, бог им судья. Я так себя не воспринимаю, я не ощущаю, что я сильно «самый», что я крутой, просто я делаю то, что мне интересно, и оказывается, что это интересно еще кому-то.
На заре юности, когда я осуществлял свои первые шаги в режиссуре, я поставил перед собой такую задачу — сформулировать собственный художественный театральный язык. В ту пору я, будучи еще артистом, пробовал разные техники и жанры театра и всегда находил в них то, что лично мне интересно или не очень интересно; что-то мне казалось всегда важным, и это важное я собирал в такую корзиночку. И вот теперь, когда я это собирательство более или менее закончил — во всяком случае, оно уже не с такой интенсивностью происходит, как было раньше, — я из некоторых семян того, что в корзинку насобирал, выращиваю новые сады.

В одном из недавних интервью вы сказали, что в первую очередь ваш язык — это все-таки язык тела, пластики и тому подобное.

Наверно, так можно будет еще какое-то время говорить. Мне кажется, что мы же в этом мире присутствуем именно телом, получается, что какие-то другие «ворота» или другой «вход» — особенно в театр — мне кажется достаточно абстрактным. Я даже не представляю, как можно еще по-другому тут действовать.

Какой он — ваш театр, что нас ждет, когда мы придем на премьеру вашего спектакля?

То, что я делаю сейчас, — это что-то вроде инсталляции в музее, что-то вроде музейного зала, который при этом является экраном. Зрители, с одной стороны, оказываются как будто в кино, они как бы его смотрят, с другой стороны, они посетители какой-то выставки, инсталляции, и с третьей стороны, они как бы часть этой инсталляции. Музыка будет авторская. Я позвал Александра Карпова — он из Петербурга и мой старый приятель. Это первый раз, когда я буду работать с этим композитором, и мне очень интересно. Мы сочиняем что-то с достаточно сильным электронным звучанием, но при этом с «заходами» на территорию нового академизма.

Как артисты будут в этой форме существовать?

Артисты будут существовать в духе минимализма.

Публика должна быть продвинутая, чтобы понять такой формат?

Я считаю, что людям неплохо бы включать мозг время от времени. Мне кажется, что может быть даже интересно, чтобы публика была вообще не продвинутая — такой, какая она есть, будет достаточно, пусть она будет той, которая придет.

Если провести линию «Рубинштейн — Новосибирск», то получается, что это спектакль в духе нашего города или это не так?

Это вполне вероятно. Когда я сочиняю спектакль, всегда завязываюсь со средой. Я думаю, что то, что новосибирский театр «Старый дом» позвал меня на постановку и что они из нескольких предложенных мною названий выбрали именно Рубинштейна, не является случайностью. Я к вещам подобного рода отношусь всегда с чрезвычайным вниманием. И то, что меня сегодня здесь окружает, и та работа по Рубинштейну в январе, и тот процесс, который сейчас происходит, — все это связано. Если представить, что поперек течения реки мы натягиваем сеть, река течет и оставляет следы на ней, угождают в нее рыбы, а может, и консервные банки — и вдруг эта сеть взрывается, мы ее достаем, и то, как она выглядит, — это и есть срез этого течения времени.

Вы уже прочувствовали Новосибирск — какой он?

Я бы не сказал, что я как-то сильно прочувствовал, но я каждый день много хожу по городу пешком, смотрю, какой он, что за люди здесь живут, как он с архитектурной точки устроен, какая здесь атмосфера и что здесь происходит. Пробую следить за всем этим, но за такой короткий срок трудно какую-то адекватную картину для себя составить.

Вам интересно посмотреть на то, что происходит в театральной жизни Новосибирска?

Здесь столько театров, серьезная «движуха» — «Красный факел», «Глобус», «Старый дом». Как режиссеру мне все это очень интересно, конечно. И потом, все-таки «Красный факел» — это один из ведущих театров страны на сегодняшний день.

А чем еще вам запомнился наш город?

Я был здесь в очень крутой бане — такой я не видел нигде. Там нет мест — нужно заказывать заранее, нам еле удалось туда проникнуть. После того как вы раздеваетесь, для того чтобы попасть в мыльную, надо пройти через ресторан, в котором сидят голые люди и смотрят хоккей. Такого я еще не встречал! Там невероятно чисто, три парных, одна как вагончик, где тебя обрабатывает специально обученный человек — пармейстер, есть два бассейна и куча чистого снега для обтирания.

Максим, недавно вы в необычной форме «черной клоунады» поставили «Идиота» Достоевского. Как вам удалось переложить такую большую литературную форму на ваш театральный язык?

Эту работу сделали в соавторстве с драматургом Константином Федоровым, но дело в том, что, если в данном случае говорить о работе с объемом, любая история в Голливуде, например, считается дельной и интересной, если вы можете записать ее на спичечном коробке.

«Идиота» можно записать на коробке?

Мне кажется, что можно. Собственно то, что можно было туда записать, я и вместил в этот спектакль, потому что по сути — это мелодраматическая история. Пришлось отсечь очень многое, но я просто взял четырех персонажей и взаимоотношения между ними и создал что-то вроде комикса на эту тему.

Какие проблемы в современном обществе вас волнуют как режиссера?

Меня беспокоит то, что происходит в нашем обществе, — такой как бы консервативный откат в сторону несвободного, контролируемого и запуганного социума.
Некомфортного?

Как сказать, всегда можно же спрятаться в ракушку своего внутреннего мира и оттуда не высовываться и продолжать заниматься при этом театром — такая возможность всегда есть. Ты можешь в ракушке пребывать в какой-то иллюзии и оттуда не выбираться, но все равно приходится как-то с миром неминуемо контактировать, и мне кажется, что правильнее всего — рассматривать то, что пугает. И вот этому, наверно, посвящена моя работа в «Старом доме», этому рассматриванию.

Что именно вас пугает?

Я думаю, что не только меня, я думаю, это касается всех. Мне кажется, что в современном русском обществе все очень боятся тюрьмы, потому что ею всех пугают, потому что вас могут посадить за публикацию или перепост в сети, за лайк – хоть за что. Чем дальше, тем меньше ты понимаешь, насколько это контролируемо, насколько это вообще зависит от твоих действий. То есть если следовать этим манипуляциям, то правильнее всего вообще перестать как-либо функционировать, слиться со средой и не проявлять инициативу, молчать, не быть. Но не быть — сложно, потому что когда ты молодой человек, тебе хочется жить, быть, а этот механизм тебе говорит: не быть. И вот «быть или не быть» — это знаменитый вопрос.