Папа до сих пор не знает, где я работаю!

СТИЛЬ: Нина, вы ведь не то чтобы с детства мечтали о театре?

НИНА СИДОРЕНКО: Вообще не мечтала. Родители у меня серьезные люди: папа — архитектор, мама — бухгалтер. Естественно, я должна была пойти по папиным стопам. Даже после того как при поступлении в вуз я четыре раза сдала математику на два, папа не признал тот факт, что я не дружу с профессией. В итоге я все-таки поступила в Сибстрин и проучилась там два года. До тех пор пока не завалила очередной, очень серьезный экзамен по математике. Преподаватель тогда решила, что я списываю, порвала мою пустую тетрадь и сказала: «Идите, пожалуйста, отсюда». Выйдя из аудитории, я позвонила маме: «Мам, может быть, тебе это не понравится, но я не буду прорабом». Да-да, после института я должна была руководить мужиками на стройке (смеется).

Что сказала мама?

Ну а что тут скажешь… Зато я с детства очень хорошо пела. Моя учительница по музыке Валентина Владимировна Мищенко каждому своему ученику отдавала все силы, всю любовь и всегда о нас помнила. Однажды моя мама встретила Валентину Владимировну, и та поинтересовалась: «Как там Ниночка? Может, ей попробоваться на музыкальные курсы к Александровскому?» (Сергей Александровский — новосибирский режиссер, педагог, доцент Новосибирского театрального института — прим. ред.) Дальше все произошло само собой: я выучила басню, прозу, стихотворение, отрепетировала отрывок из оперы и поступила без особых усилий. Правда, когда Сергей Владимирович заново прослушивал нас на первом занятии, со мной его постигло огромное разочарование. Он-то принимал меня как лирическую героиню, а я оказалась комедийной. Но пути назад не было, и мы начали работать.

А как вы попали в Театр Афанасьева?

Когда я заканчивала курс Александровского, после одного из прослушиваний меня пригласили в Красноярский музыкальный театр. Но буквально через два дня мне позвонила Ольга Афанасьева, которая в то время была личным секретарем Сергея Николаевича [Афанасьева] и сказала, что он хочет со мной поговорить. Я ужасно испугалась: меня уже дважды отчисляли из театрального института, потому что перед экзаменами по вокалу я почему-то теряла голос. Конечно, потом всегда извинялась пред Сергеем Николаевичем (в настоящее время Сергей Афанасьев является президентом Новосибирского театрального института — прим. ред.), говорила, что исправлюсь, но тут подумала, что его терпению пришел конец. Ну что ж, Сибстрин не закончила, театральный тоже: видимо, моя роль по жизни — продавщица. Но оказалось, что Сергей Николаевич собирался пригласить меня на работу в свой театр. И что самое смешное, я тогда даже не знала о существовании Театра Афанасьева! Я училась в театральном институте, знала лично Сергея Николаевича, но понятия не имела, что он руководит театром. Вот такой я человек из пузыря. Но пришло и мое время окультуриваться: я начала ходить на спектакли в НГДТ, чтобы присмотреться. И… это был шок.

Почему?

В первый раз я попала на «Хануму» с Сергеем Новиковым и Светланой Галкиной. И когда в самом начале спектакля Сергей Константинович вышел, изображая своего нетрезвого героя, я подумала: «Он играет или реально пьян?» Весь спектакль я проплакала: такого уровня профессионализма я не могла себе даже представить! И я думала, как я, недавняя студентка музыкального театра, игравшая до этого спектакли для детей и для одногруппников, буду здесь работать? И все-таки она началась — моя жизнь в Театре Афанасьева. Можно сказать, от прораба до актрисы. Среди близких я до сих пор шучу, что папа не знает, где я работаю.

Папа был на спектаклях?

Ни разу. Когда я ему говорю: «Пап, хочешь сходить на спектакль?» — он отвечает: «Давай лучше вместе в магазин сходим — я тебе что-нибудь вкусное куплю».

Не одобряет?

Да нет, одобряет! Он же понимает, что это лучше, чем если бы я построила дом и он развалился. Он знает, что я чем-то занята и даже зарабатываю деньги. К тому же, я все-таки получила «нормальное» высшее образование — выучилась на логопеда, и родителям стало спокойнее.

На кусок хлеба теперь точно заработаете.

Это история точно не про деньги (смеется)! Я просто очень люблю детей — с ними мне хорошо, комфортно, замечательно! В жизни я не чувствую себя взрослой, а с ними чувствую: могу им что-то рассказать, объяснить. Когда ребенок не может выговорить звук, а потом у нас вдруг получается — вы бы видели, сколько у меня и у него счастья! Это потрясающе! Так что днем я логопед, а вечером актриса. Или наоборот.

Ваше амплуа в театре в основном комедийные героини?

Я очень люблю именно комедию. Но моя первая роль была лирической — наверное, потому, что первые два года в театре всех боялась и разговаривала тихим тоненьким голоском. Но, как ни странно, именно страх помог вытащить из меня эмоции. Если студентами, чтобы заплакать на сцене, мы резали за кулисами лук, то здесь я уже плакала по-настоящему – от волнения, от жалости к себе. Ну а потом началось веселье, началась сказка! Режиссер Сергей Соловьев ставил в нашем театре «Кота в сапогах», и я играла принцессу. Никто и не подозревал, что принцесса может быть такой! То есть она, конечно, там недопринцесса, но не настолько же! В лирических ролях есть определенные рамки, за которые нельзя выходить. А тут я получила полную свободу: могла шутить, импровизировать, хохотать до упаду и стоять на ушах! Я обожаю, как на все это реагируют дети, — для меня это самый лучший допинг. Люблю, когда они смеются, когда находятся вместе с нами в процессе, — чувствую, как они следят за актерами на сцене: «А что это они там делают?». Поэтому, хоть мне и не 15 лет, я обожаю сказку, я бы вообще всю жизнь жила в сказке: там я могу отрываться по полной.

Ну неужели молодая красивая актриса никогда не мечтала о каком-нибудь томном образе?

А у меня был томный образ в «Унтиловске»: я играла главную героиню Раису, и это было очень сложно. Когда мы приехали с «Унтиловском» в Самару, после спектакля у нас состоялась встреча с критиками. Это были, наверное, самые профессиональные критики со всей страны. И была одна женщина-критик из Москвы. Она размазала меня так… Да, тогда я действительно плохо играла — возможно, не доросла, не прочувствовала героиню, плохо поработала. Но когда тебе говорят об этом при всей труппе, при режиссере, прямо в лицо и очень точно — это непередаваемые ощущения. Самое страшное, что я была с критикой согласна. После встречи сразу подошла к Сергею Николаевичу и сказала, что мне лучше уйти, потому что я не хочу его позорить. Потом был долгий период, когда я не могла выходить на сцену: замкнулась, анализировала ситуацию, спрашивала себя, смогу ли я дальше быть в профессии. Ощущение было такое, словно я находилась очень высоко, а потом ветка подо мной сломалась, и я падала, падала, падала бесконечно, и не было никакой возможности подняться. Но постепенно я поменялась. Не знаю, случился ли профессиональный рост, но я стала учиться слышать коллег. Раньше я могла сказать партнеру, который мне что-то советовал: «Нет! Я так не чувствую!» А сейчас я прислушиваюсь к партнерам и понимаю, что это правильно. Так намного легче.

Но у вас же еще и потрясающий вокал — никогда не хотелось сделать карьеру в шоу-бизнесе, уехать в Москву?

Я новосибирское-то метро толком освоила к 20 годам, а в московском потерялась бы в первый же день. Была бы актриса-крот! У меня абсолютный топографический кретинизм, особенно в больших городах. А если серьезно, здесь мне эмоций вполне хватает. Режиссеры же тоже разные. В Сергее Николаевиче, например, чувствуется темперамент: если он понимает, что актер идет не туда, то может припечатать так, что сразу начинаешь включаться. А Александр Львович Баргман, с которым мне тоже довелось поработать, делает все тонко-тонко-тонко, как будто плетет невесомое кружево. Так что меня всё устраивает. И потом, не думаю, что я бы справилась с большой звездностью. Это очень сложно: ты должен быть трудоголиком, постоянно находиться на высоте, не иметь права на ошибку — и тем тяжелее бывают разочарования, если они случаются. Кто-то видит свое служение театру именно таким, и это достойная позиция. Но не моя.

А вы какую задачу ставите перед собой в работе со зрителями?

Если это дети, то я надеюсь, что они запомнят, как ходили в театр, запомнят наших героев. Например, час назад мы играли «Пеппи Длинныйчулок» — это прекрасная история о свободе. Свободе выбора. Смысл в том, что дети могут общаться с теми, кто не похож на них. А могут и не общаться. Но понимать, что если человек отличается от других, то не нужно от него отрекаться. Мы все очень разные, все имеем право на существование, и дружить нужно со всеми. Еще это история о том, что невозможно побороть природу ребенка. Всегда нужно спрашивать, что ему нравится, а что нет. Пока я была маленькой, то каждое утро родители будили меня в шесть утра, заставляли делать зарядку, училась я только на пятерки — дисциплина была железная. И вот результат: куча заваленных экзаменов по математике, потому что я любила не математику, а петь. Поэтому давать ребенку право самому решать, что ему нравится, а что нет, — это всегда более быстрый, безболезненный и добрый путь.

Ну а взрослый зритель?

А он такой же, как и мы сами, — в чем разница? Я не очень понимаю деления, например, на умных и глупых зрителей, хорошую и плохую публику. Я очень уважаю этих людей уже за то, что они приходят в театр. Лично я, взрослый человек, к двадцати годам ни разу не была в театре. О чем это говорит? Да о полном бескультурье! А они приходят — плачут, смеются, размышляют. Они вправе решать, что им смотреть, как относиться к спектаклю, как себя вести. Если работяга, который пашет с утра до ночи, хочет расслабиться и от души посмеяться, приходит на легкие комедийные спектакли — ради бога. А если сентиментальной девушке хочется попереживать и поплакать, то для нее есть драма, и это тоже прекрасно.
А часто ли происходит ли на сцене во время спектакля то, что зритель не замечает? Не всегда же все идет как по маслу.

Ой, это весело. Человек может упасть, забыть реплику или движения в танце, и ты никогда не знаешь, чем это кончится. Например, я исполняю роль танцовщицы в новом музыкально-поэтическом спектакле «Ностальгия по оттепели». Там есть момент, когда шесть девушек танцуют на скамейках, а Андрей Яковлев поет. Мы с девушками сидим, танцуем, и вдруг у меня заклинивает спину. Я понимаю, что в этом положении один раз я ногу на ногу закину, а второй – уже нет. Собрав волю в кулак, со зверским выражением лица делаю это движение, а дальше встаю и начинаю пританцовывать, как могу со своей больной спиной. Дико смеялись абсолютно все: и партнеры по сцене, и зрители, которые поняли, что с этой странной девочкой что-то пошло не так. После спектакля я бросилась извиняться перед Андреем: «Андрюша, прости, я сломала всю канву номера!» А надо сказать, Андрей очень волнуется, когда поет. И вот он мне удивленно отвечает: «Ты знаешь, у меня в этот момент взгляд стеклянный был, я вообще ничего не заметил». Вообще же, в нашей труппе, если актер ошибается, никто никогда не будет злорадствовать. Наоборот, подойдут, скажут: «Котенок, ну ты чего? Давай вместе подумаем, как сделать лучше». Да и сам Сергей Николаевич, особенно если он в хорошем настроении, — большое теплое солнце! Эти добрые, человечные отношения между людьми для меня важнее всего на свете.