Память о победе

В 1945 м мне шел десятый год. Петровск-Забайкальский, в котором я вырос, в то время был важным для страны городом металлургов, где во время войны на заводе переплавлялись немецкие и советские танки — поступали с башнями, с корпусом, гусеницами и всем другим; с танков снимались только пушки. Всего было только две площадки, куда сгружали танки для хранения до переплавки. Конечно, в то время мы — мальчишки в возрасте от восьми и до юношеских лет — умели проникать на эти территории, пролезая под колючей проволокой, чтобы исследовать танки внутри. Арсенал, который накопили мальчишки с моей улицы, был велик: и пистолеты, и гранаты. Лично у меня был маленький дамский револьвер с барабаном на пять мелкокалиберных патронов; к нему подходили наши патроны для мелкокалиберной винтовки. Позже я обменял этот револьвер на саблю с ножнами, которую местные ребята нашли в тайге на сопке в маленьком углублении в земле под грудой камней. Клинок сохранился великолепно, так как был аккуратно упакован в промасленную мешковину.

Во время войны часть мужчин попала под броню, так как они были необходимы на заводе; остальные здоровые, годные для службы мужчины в возрасте от 18 до 40 лет ушли на фронт. Многие совсем молодые ребята сбежали на фронт до призывного возраста. В городе остались женщины, многие из которых впоследствии стали вдовами, дети, юноши, девушки и пожилые люди. Часть населения в те годы составляли вышедшие из лагерей уголовники и осужденные по 58 й статье.

В 1945 году 9, 10, 11 мая все население городка ликовало от счастья. На двух основных городских площадях на трех танках люди веселились: пели песни, плясали, обнимались, целовались друг с другом, проводились физкультурные турниры; ребятишки играли в «чапаева» и другие военные игры. Интересно, что на празднике были и военнопленные — в основном японцы, которых отпустили на празднование руководители лагерей. Я не помню ни одного сильно пьяного человека, не было ни драк, ни споров. Конечно, выпивали, но уже дома среди родственников. После празднования некоторые мужчины уходили в тайгу, где собирали черемшу, ранние грибы вроде сморчков, готовили картошку.

После 1945 года был непонятный для меня сейчас период — период до Корейской войны –«послевоенного нэпа», когда на рынке неожиданно появились мясо, мед, икра, японские консервы; на дорогах города появилось достаточно много американских «виллисов» и других джипов, которые крестьяне использовали вместо тракторов в деревнях.

Страна поднималась на глазах

Ситуация резко изменилась с началом Корейской войны в 1950 году — снова появились танки, но в основном уже американские «шерманы» и немного наших — снова большое событие для ребят, которые умудрились снимать со списанных танков резиновые катки. Из них мы делали самокаты, как двух-, так и четырехколесные, на которых с грохотом катались с горок. После войны возвращение живого фронтовика воспринималось как чудо и праздник для всей улицы. Возвращались раненые, и безрукие, и безногие, и покалеченные; некоторые встраивались в новую жизнь, а некоторые и нет.

Моя сестра по отцу, замечательная женщина, воспитывалась в моей семье, состоявшей из неродного мне дедушки, родной бабушки и мамы. Она рано вышла замуж за непризванного по состоянию здоровья красавца-мужчину и городского плейбоя. В конце концов они развелись. Позже Галя снова вышла замуж за замечательного человека, вернувшегося с фронта, сильно израненного, сумевшего окончить институт после войны; родили двух сыновей. Этот человек, Михаил Будников, был убит уголовником в маленьком ресторанчике вблизи вокзала, его закололи после картежной игры «на кровь», по правилам которой проигравший должен был зарезать человека. Жертвой пал Будников, которого закололи отверткой, когда он стоял спиной к убийцам. Тогда с ним был и наш преподаватель физкультуры Павел Михайлович — любимец всех школьников. Павел Михайлович не был призван в армию, так как был ранен в Советско-финской войне, на которую ушел добровольцем. Он был очень сильным спортсменом, имел первый разряд по многим видам спорта; фанатично «вбивал» в нас любовь к физической культуре и спорту, не жалея на это ни времени, ни сил. Я до сих пор вспоминаю о нем с большим уважением и трепетом.

Я так подробно рассказываю про те годы, потому что таким было то время — для детей оно было и трудным, и радостным одновременно. Мы много времени проводили в тайге, где петлями ловили зайцев, очень много увлекались рыбалкой, практически все ходили за кедровыми шишками; мальчишки, конечно, дрались друг с другом. Мне дедушка драться не запрещал — считал это «школой выживания».

Когда я нынче читаю о сталинских временах публикации тех, кто не жил в те годы, я просто удивляюсь тому, что ни в одной из них правдиво не отражена реальная жизнь народа того времени. Ужасными и страшными были лагеря, и Сталину это простить невозможно. Во время войны народ воевал и за Сталина, и за свои семьи, и за свою землю. Не было и уголовников, которые бы не болели за победу, многие уходили в штрафные батальоны.
В те годы в школе нам преподавали прекрасные учителя, многие из которых были репрессированы, но мы об этом тогда ничего не знали.

Победа в Великой Отечественной войне была великой, мы счастливы, и понимаем, что победили в войне не американцы, не англичане, а мы, русские. Удивительно мне было видеть фильм «Неизвестная война» о России в годы войны, который снят американским режиссером. До этого фильма американцы имели самое смутное представление о русском фронте, где главным героем войны, самым выдающимся военачальником был не Жуков, не Монтгомери, а… генерал Паттон. В их фильмах Паттон — это персонаж, который красовался с трубкой в руках и лихо заломленной пилоткой.

Мы победили в войне и могли бы дойти и дальше, если бы решили.