Владимир Владимирович, дайте им срок!

СТИЛЬ: Николай Сергеевич, в конце июня в стране подвели результаты ЕГЭ, и теперь многие технические вузы вынуждены устанавливать проходной балл по физике и математике чуть больше 30. Что же это происходит?

НИКОЛАЙ ДИКАНСКИЙ: Происходят бесконечные реформы образования, за которые никто не несет ответственности. По мне, так: если я руковожу каким-то проектом, который не получается, — меня надо отстранить. А у нас авторы всех этих фальшивых преобразований, которых по-хорошему и близко нельзя подпускать к власти, успешно прячутся, и не с кого даже спросить за содеянное. В прошлом году на олимпиаде по математике Россия осталась без золотых медалей. Иран получил, Южная и Северная Корея получили, Таиланд получил, а где же наша страна с ее замечательными научными школами? Все об этом знают: и народ, и депутаты — но никто не говорит об этом вслух. Какая-то коллективная безответственность.

Ну а что нужно поменять в корне, чью систему образования взять за образец?

Почему обязательно чью-то? В советское время у нас была прекрасная система: в Новосибирске более 50 лет высшее образование успешно интегрировалось с академической наукой. В НГУ был конкурс 5–7 человек на место, мы посылали выездные команды во все города Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии — практически делали выборку из половины школьников СССР, и брали самых лучших. Это была система, которая заставляла человека развиваться, думать, творчески подходить к решению задач самого разного толка. В свое время мы с ребятами даже соорудили для НГУ слоган: «Мы не сделаем вас умнее, мы научим вас думать!» Сейчас же нужно, чтобы образование соответствовало неким «мировым стандартам». А зачем? Наши выпускники, работающие в Германии, Португалии, пишут ужасные вещи: в школьной программе нет даже таблицы умножения! И мы переняли эту систему, основанную на тестах, по итогам которых мы просто выбираем абитуриентов, которые набрали больше всех баллов. Хотя на самом деле они плохо понимают, что им давали в школе.

Нельзя же жить прошлым — мир меняется, и подходы к обучению меняются вместе с ним!

Я не призываю жить прошлым. Да, сейчас много всякого сделано — и это правильно, это нужно использовать. Но если все бесконечно упрощать, если не давать человеку возможности думать, то он привыкнет потреблять только готовые продукты и разучится создавать их сам. Сейчас в университет пошли дети, родившиеся после «дестройки» (от англ. destroy — уничтожение, разгром. — Прим. ред.), и мы вынуждены фактически доучивать их тому, чему их не научили в школе. Из школьной программы выбрасываются целые предметы: химия, физика, биология — если не собираешься сдавать по ним ЕГЭ, то и учить необязательно! Но должен же человек знать, какие химические вещества нельзя пить или нюхать и что из розетки может шарахнуть током, — это элементарная приспособленность к жизни. Если раньше мы в школе сами паяли микросхемы, знали, как приборы устроены изнутри, то сейчас все спрятано в чипы, недоступно для понимания, и у человека с детства формируется одна модель поведения: схватить, сломать, выбросить, купить новое. И причина тому самый главный порок нашей системы образования — ЕГЭ. ЕГЭ — это ГМО в образовании: гадкое математическое образование, гадкое медицинское образование и так далее.

Гуманитарные науки тоже нужны.

Конечно. И русский язык, и история! Ведь дуралеи, занимавшиеся у нас реформами, все построили на антисоветской идеологии. Все советское — плохое, так давайте это выкинем. А оказалось, что выкинули прошлое, и к 70 летию Победы над фашизмом мы уже вынуждены доказывать, что фашистскую свору размолотили мы, а не американцы. Молодежи, которая не знает истории, очень легко вешать лапшу на уши. Я ехал как-то из Берлина в Гамбург с каким-то молодым человеком, по-видимому студентом. И вот он говорит: «Германия виновата в Холокосте, во время которого погибло 6 миллионов евреев». Я отвечаю: «А сколько убили советских людей?» — «Я не знаю». — «25 миллионов» — «Ого, не может быть!»

И все-таки, благодаря таким людям, как вы, благодаря физматшколе, в Академгородке осталась еще та среда, в которой можно воспитать творческого человека, профессионала своего дела.

Да, мы поднимаем ребят на другой уровень, сохраняем интеграцию науки и образования. Но сейчас ведь и это хотят разломать. В прошлом году Наблюдательный совет НГУ сказал, что необходимо «снять зависимость университета от Академии наук». Мол, в Академии идут реформы и институты находятся в сложной ситуации. Хотя недавно в НГУ был ученый совет, на котором зачитали бумагу, где уже написано наоборот: «стимулировать взаимодействие НГУ с академическими институтами». Представляете, что творится в голове у людей, которые каждый год принимают разные решения!

А что это вообще за наблюдательные советы такие?

Наблюдательный совет формируется Министерством образования и науки. Берут какого-нибудь богатого человека — он становится председателем, назначает замов. Наблюдательный совет имеет право снять ректора или сказать «поменяйте проректоров», и ученый совет вынужден этим решениям подчиняться.

Подождите, значит, ключевые решения в жизни вуза принимают, по сути, случайные люди? Ведь в наблюдательных советах бывают и иностранные эксперты.

Совершенно верно. Это люди, которые ничего не знают про нашу систему образования. Однажды нам предложили проректора, который был ректором в Санкт-Петербурге, растратил полмиллиарда, и его выгнали. Спрашивается, зачем к нам направляют людей, которые имеют, мягко говоря, плохую управленческую историю? Зачем нам второй Кехман? А вот если Асеев предлагает поставить в наблюдательный совет Диканского, ему отвечают: «Нельзя, у Диканского были проблемы с министерством». Это какие проблемы? У меня что, украли деньги? Наоборот, это наша команда спасла университет, когда в нем были ларьки, когда не было денег на свет, воду и зарплату сотрудникам. Это мы получили первые деньги на ремонт, миллиардный грант на оборудование, спроектировали новый корпус НГУ и обеспечили получение денег на его строительство.

Вы, наверное, неудобный.

Верно. Был я как-то на одном мозговом штурме в Химках, и там очень много говорили про «ключевые компетенции». Я слушал, слушал и все-таки спросил: «Дайте-ка мне определение, что такое ключевые компетенции?» Мне объяснили, и я сказал: «Отлично, вот теперь я понимаю, что люди, взявшиеся за реформирование науки и образования, не обладают необходимым набором ключевых компетенций». Вот поэтому у меня проблемы с министерством: если я где-то появляюсь, то начинаю задавать неудобные вопросы, и они этого боятся. Куда удобнее платить по 100 тысяч долларов каким-то иностранным товарищам, которые хорошо, если просто не приносят пользы, а то и работают во вред.

Вам нравится то, что происходит в НГУ сейчас?

Абсолютно не нравится. НГУ находится в плену у наблюдательного совета, как и многие ведущие вузы страны, потому что у Президиума РАН отобрали деньги и весь управленческий функционал. Сидят теперь по всей России 500 бухгалтерш и руководят научной жизнью страны. К ним на поклон приезжают директора: кто поактивнее, еще пытаются выбить деньги на развитие своего института. А эти тети не понимают, что делают. Приехал один директор и говорит: «Мне нужны на следующий год деньги, я из Кузбасса», а девушка ему отвечает: «Извините, мы с Украиной не работаем». Многих академиков называют недоговороспособными, а как же договориться вот с этой бухгалтершей, которая ничего не понимает?

Вы же как-то договаривались.

Расскажу для понимания одну историю. Когда я стал ректором НГУ, соотношение преподавателей в вузе было 1:10, как в среднем по России. Но ведь мы готовили не учителей и не инженеров, а исследователей, поэтому я добивался соотношения 1:4, чтобы группы студентов были меньше, а качество образования выше, как в лучших столичных вузах. Сделать это можно было, только передав университет в ведомство Академии наук. Мы написали соответствующую бумагу Путину, и Президентский совет по науке и образованию принял решение передать НГУ в систему СО РАН. А 11 января 2005 года Путин сам приехал сюда, а с ним все начальники: Улюкаев, Греф, Фурсенко — большая-большая свита. Поздно вечером собрали они заседание в Доме ученых, что-то там про инновации и образование. И вот Путин спрашивает: «А когда у нас будет закон по инновационной деятельности в образовании, который мы готовили?» Спрашивает у Фурсенко, у Улюкаева, у остальной свиты — никто не может ответить. Мне надоело все это слушать, я попросил слово и сказал: «Владимир Владимирович, дайте им срок!» На слове «срок» наступила абсолютная тишина. Путин говорит: «О, правильно!.. В марте должно быть сделано». В общем, впечатление я произвел. На следующий день ко мне явились Греф и Фурсенко и пообещали, что если университет останется при министерстве образования, то деньги на зарплату преподавателям и на строительство нового корпуса я получу. К осени у нас уже был готов проект строительства и выделена строчка в федеральном бюджете.

Что, на ваш взгляд, нужно сделать сейчас?

Первое — уяснить, что качество образования зависит от качества наших институтов. У нас есть 35 настоящих полноценных институтов, где можно интегрировать студентов в науку. Такой возможности нет даже в МГУ. Там один ядерный институт на 300 человек, и никаких коллайдеров, никаких производственных установок. А наш ИЯФ в начале 90 х готовил вместе с американцами проект по суперколлайдеру Superconducting Super Collider, длина орбиты которого должна была быть 87 километров — в три раза длиннее Большого адронного коллайдера. Это миллиарды долларов. Понимаете разницу масштабов? А физматшколы в Чикаго и Гаване? Это ведь мы предложили им сделать, мы дали наши программы, наши учебники, наших специалистов. Я говорю это к тому, что Академгородок, СО РАН, НГУ — это уникальные системы в стране и мире. Только не трогайте нас, дайте деньги, и мы продемонстрируем, как используем их!

А не утекли ли уже все наши мозги в ту же Америку и Гавану?

С мозгами, конечно, дело дрянь. Умных людей не так много, и генофонд надо беречь – удерживать талантливых людей, создавая им условия для творчества, чтобы здесь оставались они сами, их дети, внуки.

Почему, например, вы не уехали?

Понимаете, это как впрыгнуть в чужой трамвай. Да, другие условия, другие зарплаты. Но, во первых, стыдно, а во вторых, там ты никогда не будешь главным — тебя просто будут эксплуатировать. Меня шесть раз звали в Америку и в Европу, а я горжусь тем, что не мы у них учимся, а они у нас. Горжусь идеями, которые родились здесь, в Сибири. Горжусь тем, что мы никогда никому не кланялись, ничего не просили и все делали сами. Хотя, конечно, москвичи нас за эту независимость не очень любят, не зря называют Новосибирск «красным поясом». И не понимают одной простой вещи: дайте денег на развитие, и любой «красный пояс» вмиг перестанет быть красным. На черта, спрашивается, было делать Сколково, если у нас здесь готовое Сколково. Дайте деньги — мы купим оборудование и будем молотить без перерыва. Здесь же сотни разработок!

После провала Сколково денег, наверное, никому больше не дадут.

А вы посмотрите на все затеи Чубайса: «Роснано», еще что-то там — все убыточно. И так будет, пока решения в стратегических отраслях будут принимать «манагеры» — ругательное слово и ничего больше. Если вы хотите получить результат, то возьмите подготовленного инженера, научного сотрудника, дайте ему навыки управленца — и вперед. В конечном счете, стратегию развития науки и образования должны определять ученые, а не Центр стратегических инициатив.

Например?

Например, мы с Асеевым сделали предложение создать в Академгородке Национальный исследовательский центр науки и образования с хорошими традициями, с отлично развитой системой подготовки. По нашей задумке, Центр должен носить имя академика Михаила Алексеевича Лаврентьева — это та же Академия наук, только получающая деньги напрямую, как раньше их получало Сибирское отделение. Когда мы имели отдельную строчку в бюджете, через нас ежегодно проходило 14 миллиардов рублей. А сейчас мы получаем деньги через Москву, и это, как говорит один мой коллега, все равно, что нюхать розу через противогаз. Я вообще считаю, что налоги должны оставаться там, где зарабатываются деньги, — тогда территория будет развиваться. Но к кому именно обращаться, чтобы хоть как-то изменить ситуацию, я не знаю, так же как и вы.