«Перспектива создать в Новосибирске лекарство от онкологии – есть!..»

СТИЛЬ: Александр Михайлович, что такое виротерапия?
АЛЕКСАНДР ШЕСТОПАЛОВ: Одно из направлений онкологии, в котором для лечения используются вирусы, способные разрушать раковые клетки. Как мы знаем, после сердечно-сосудистых заболеваний онкология является основным фактором смертности в мире. Поэтому развитие различных методов лечения онкологии, в том числе виротерапии, – тема очень актуальная. Методика это не новая, реально ей лет пятьдесят. Первые работы появились в середине шестидесятых и получили неплохое развитие в США, Израиле, Германии, Китае и СССР – во времена Советского Союза в Латвии велись разработки препарата «Ригвир». Всплеск интереса к виротерапии за рубежом произошел в начале девяностых, в момент развала СССР. Очень многие ученые, которые занимались этим направлением в нашей стране, уехали в Штаты, Израиль или в Германию. В России практически никого не осталось, разве что в Москве профессор В.В. Кешелава достаточно успешно лечил больных с помощью виротерапии на базе клинико-диагностического центра. Но официально этот метод в России не разрешен.
Насколько эффективна виротерапия в борьбе с онкологией?
Нужно понимать, что волшебной таблетки от этой болезни нет. Но наши израильские коллеги наблюдают стабильную ремиссию при применении виротерапии примерно в 10% случаев –
для онкологии это очень хороший показатель. Американцы и англичане наблюдают увеличение срока жизни от 2-3 месяцев до 2-3 лет у одного из шести больных, и это тоже считается серьезным успехом. Учитывая актуальность этого направления, наш сотрудник Ксения Сергеевна Юрченко решила избрать его для своей дипломной работы, еще будучи студенткой четвертого курса биологического факультета НГУ.
А поскольку тема эта имеет и прикладное значение, то мы решили продолжить ее и в кандидатской работе Ксении, научным руководителем которой я являюсь.
Ксения, в чем заключается суть вашей работы?

КСЕНИЯ ЮРЧЕНКО: В мире ведется много научно-исследовательских работ с онколитическими вирусами, которые включают широкий ряд штаммов: от аденовирусов до вируса герпеса. В основном используют патогенные для человека вирусы и пытаются их модифицировать: снизить опасность для человека и повысить онколитические свойства. В результате получается довольно непредсказуемая игра с геномом. Наше преимущество состоит в том, что мы используем природный изолят, выделенный из естественной среды – из птиц. Этот природный вирус обладает выраженным онколитическим потенциалом, при этом он не рекомбинирован и не модифицирован. Мне эта тема интересна, и я хочу развивать ее в нашей стране. В 2015 году онколитические препараты были официально разрешены для применения в клиниках Европы и США, и я надеюсь, что мы сможем реализовать подобный проект в России.
АЛЕКСАНДР ШЕСТОПАЛОВ: Я хотел бы сделать акцент на том, что сейчас в научном мире очень большое значение приобретает понятие «интеллектуальная собственность». Большинство мировых работ по виротерапии на базе вируса болезни Ньюкасла сделаны на стандартных штаммах американского происхождения, как правило, запатентованных: штамм «Ла-Сота», штамм MTH-68 и другие. Обычно эти штаммы для исследований и вакцинации кур предоставляются производителем на коммерческих условиях. Мы же вывели собственные штаммы – это все наше, отечественное. Кроме того, Ксения в своей работе столкнулась с таким интересным явлением, как избирательность конкретного штамма к конкретному виду онкологии. Это еще предстоит доказать, но если удастся это сделать, то в будущем мы сможем подбирать лекарство из панели штаммов для каждого конкретного человека – данное направление сейчас называют «персонифицированная медицина».
Каковы результаты вашего исследования на данный момент?
КСЕНИЯ ЮРЧЕНКО: Мы проверили на опытных клетках все штаммы вируса болезни Ньюкасла и выбрали те, которые, по нашему мнению, обладают наиболее выраженным онколитическим действием. Исследовав действие этих штаммов на здоровые клетки живых организмов, мы обнаружили, что вирус абсолютно безвреден. Затем мы проверили штаммы на мышиных опухолях и на опухоли человека, привитой мышам. В зависимости от дозы, методов введения и природы опухоли, результаты были следующие. В некоторых случаях наблюдалась почти полная ремиссия, в других – значительная регрессия опухоли либо замедление ее роста. Контрольный эксперимент, проведенный на мышиной опухоли, показал, что после применения штамма вируса болезни Ньюкасла опухоль замедлила свой рост в четыре раза. Сейчас мы перешли к следующему этапу исследований механизма действия вируса.
АЛЕКСАНДР ШЕСТОПАЛОВ: Очень важен процесс оптимизации наработки вируса. Есть такое понятие, как «урожайность»: вирус – это живой организм, который может размножиться, условно, до 1000 единиц в миллилитре, а может и до 10 000, а это уже много. Если вирус очень активен, то он может слишком быстро разрушить чувствительную к нему опухоль, и больной умрет от токсикоза: у него просто откажут почки. Поэтому мы работаем над различными стратегиями применения вируса
в разных условиях.
Этот птичий вирус болезни Ньюкасла безопасен для человека?
АЛЕКСАНДР ШЕСТОПАЛОВ: Абсолютно. Это куриный вирус, и диагностически подтвержденных случаев о том, что человек болел им хоть когда-нибудь, нет. Есть очень старая статья об американском фермере, который якобы перенес этот вирус, но, судя по описанию, это сомнительно. Впрочем, даже если фермер и заболел, то все ограничилось тем, что он немного почихал – и все. Есть также серьезные работы голландских вирусологов, в частности известного представителя роттердамской медицинской школы – доктора Фушера. Он и его команда провели огромную классическую работу на обезьянах, которым вводили огромные дозы вируса болезни Ньюкасла и наблюдали динамику накопления, репродукции и выведения во всех органах. Наблюдения показали, что вирус не нарабатывается в организме и выводится из него без следа.
Почему же тогда в России этот метод официально не используется?
АЛЕКСАНДР ШЕСТОПАЛОВ: Во всем, что касается новых методик и препаратов, Минздрав – структура очень неповоротливая. С одной стороны, это правильно: если все разрешить, то лечить будут чем попало. Но с другой – стоит проанализировать цены на виротерапию за рубежом. Лечение в Германии или Израиле стоит от 10 до 60 тысяч долларов. Те люди, у которых есть потребность в этих препаратах, собственно, и едут за границу, где получают соответствующее обследование и лечение. Если же довести до конца наши разработки, то комплексный курс виротерапии может стоить 150 тысяч рублей. Поэтому метод необходимо проводить через Минздрав, и в данный момент мы видим эту возможность. Нужны будут деньги на клинические испытания – около 30 миллионов рублей. Но тем не менее реальная перспектива создать в Новосибирске новое лекарство от онкологии – есть.
На чьи деньги ведутся исследования сейчас?
Первичная работа была проведена на средства, полученные от Фонда содействия инновациям Ивана Бортника. Сейчас работу финансирует ООО «Витагор» – резидент инновационного кластера биофармацевтических технологий наукограда Кольцово.
А почему бы вам с вашими замечательными разработками всей лабораторией не уехать за границу? Финансирование там явно лучше.
А у нас лаборатория и так международная, многие проходили обучение за рубежом. Я, например, работал в Штатах и знаю, какая это иллюзия, что нас там ждут и любят. Из всех моих знакомых, уехавших за рубеж в девяностых (а уехали очень многие), признания добились только двое. Вы поймите, что мы там как гастарбайтеры: приехали, основную работу сделали – спасибо, ребята. Заплатят чуть больше, да. Но работать ученый из России всегда будет под именем и идеей американца, который его нанял. Другое дело – обмен сотрудниками в дружественных лабораториях. Так мы ездим за границу на месяц-полтора, чтобы работать с иностранными коллегами на хорошей базе. Я и мои коллеги так ездили во Францию. Потом много дискутировали на тему, где лучше: у них или у нас. Единственное, что, например, нас с Ксенией не устраивает в России, – это климат. Ну холодно у нас! (смеется).
Но ведь вы сами говорите, что технологическая база у них лучше.
Да, лучше, что скрывать: денег в науке там полно, потому что она является полноценной производственной отраслью. В Массачусетском университете, где я работал, бюджет превосходит, наверное, бюджет всей Академии наук: любая аппаратура, любой химреактив – сегодня скажешь – завтра будет. Но знаете, когда я был студентом и работал в московском мединституте, у меня был хороший знакомый – талантливый экспериментатор. Как всякий умный человек, он был ленив. Все делали эксперименты на 1000 мышах, а он сидел, курил, потом брал 20 мышей и делал великолепную работу, на порядок превосходящую работы тех, кто угробил 1000 мышей (смеется). Просто, когда человек ограничен в средствах, он включает мозг, а когда всё есть – чего напрягаться. Помню, к нам в лабораторию приехал коллега из США и мы ставили эксперимент, требующий низкой температуры. Когда американец увидел в качестве охлаждающего элемента ведро со льдом, он был в шоке: «Мы бы не стали работать, если нет специального охлаждающего аппарата». Да ведь эффект тот же самый! Я не спорю, что лучше иметь нормальную аппаратуру и работать правильно, но не так уж всё и печально. Тем более что Ксения уже собрала и составила коллекцию вирусов, собранную по России. Зачем ее увозить за границу и где-то там проверять?
Может ли быть так, что новым методам лечения онкологии в мире не очень охотно будут давать дорогу? Не всем ведь выгодно быстро и эффективно лечить людей.
Я слышал обо всех этих теориях заговора, но это вряд ли. С точки зрения экономики, выгоднее посадить человека на лекарства, чтобы он дольше жил, и я не могу сказать, что это такое уж зло. Мы все рано или поздно умрем, но если с помощью операций и лекарств человеку увеличат срок жизни до того момента, когда ему так или иначе придет время умирать, то, конечно, для него это благо.
Может ли виротерапия применяться в комплексе с другими методами лечения?
Собственно, грамотные специалисты и занимаются комплексным лечением. Например, большую опухоль всегда лучше убрать хирургическим путем, а потом смотреть, что лучше подходит: химиотерапия, гормонотерапия, виротерапия и так далее. Но лучше, конечно, бороться с болезнью на ранних стадиях, а для этого необходимы методы ранней диагностики. Сейчас в этом направлении ведется много интересных исследование. Например, наш коллега в «Векторе» занимается ранней диагностикой на уровне генома. Я думаю, несмотря на то, что от сердечно-сосудистых заболеваний люди умирают чаще, онкотематика будет развиваться прогрессивнее. Сам я так или иначе занимаюсь онкологией с 1977 года и могу сказать точно: все мы ходим под онкологией. Я слушал лекцию одного нобелевского лауреата, так вот, он провел две замечательные кривые: увеличение срока жизни пропорционально увеличению процента больных онкологией. Так что это болезнь каждого организма, просто каждому везет по-своему. Безусловно, сейчас онкология изрядно помолодела: раньше это была болезнь людей за пятьдесят, сейчас в группы риска попадают уже и 40-летние, и даже 30-летние. Причин тому много: плохая экология, отсутствие физической активности, синтетическая еда. Тибетцы вообще говорят, что все болезни от еды. Питайся правильно, веди здоровый образ жизни – и все будет хорошо. Но бывает так, что человеку просто не повезло, и поэтому должны быть методики и лекарства, чтобы помочь ему с этим невезением справиться и сохранить высокое качество жизни. Для этого мы и работаем.