Современные революции начинаются снизу

LT: Новосибирский Академгородок называют центром науки и образования, известным на весь мир. Но сегодня всё, что происходит за дверями научных институтов, массовой аудитории, кажется каким-то далёким и сложным для понимания. Можно ли как-то оживить интерес к этой сфере, чтобы новосибирцы знали о достижениях наших учёных и гордились ими?

ТИМ СКОРЕНКО: Если мы говорим о фундаментальной науке — а Академгородок — это в первую очередь, фундаментальная наука, — то прежде всего нужно создать пиар-службу, которая будет переводить информацию с научного языка на человеческий и доносить её до людей максимально простыми словами. Проблема в том, что ещё с Советского Союза сохранилось восприятие Академии наук как некого элитного клуба, где работают явно не простые смертные. А это не так, потому что любое научное открытие в какой-то момент может повлиять на жизнь каждого человека. Когда люди это понимают, им становится довольно интересно, чем занимаются учёные. И здесь на арену должны выйти специально обученные люди, которые дружат с научпопом и могут говорить о сложном просто и в то же время правдиво. Знаете, такая наука с блек-джеком и девицами вольного поведения. Как тот именитый учёный, который выходил к журналистам в рубашке с девушками в купальниках. (Речь идёт о британском астрофизике Мэттью Тейлоре, руководившем космической миссией «Розетта». Также известен тем, что на серьёзную пресс-конференцию может явиться в гавайской рубашке, разрисованной портретами полуголых девушек, или в футболке Cannibal Corpse — прим. ред.)

Ну вряд ли новосибирские учёные решатся так эпатировать публику.

Поэтому нужна пиар-служба, пиар-стратегия по распространению информации. И кстати, в коммерческой среде всё это у нас прекрасно развито, а вот в государственном секторе механизмы донесения информации до окружающего мира почти не работают. Вот, например, я — гражданин Беларуси, но давно живу в России, и много лет назад мне понадобился ИНН. На сайтах госуслуг я нашёл какие-то чудовищные схемы получения ИНН, а на деле процедура заняла пару минут. И так в России практически везде: люди не осведомлены о простых вещах, потому что не работают службы информирования. И если так обстоят дела на бытовом уровне, то что говорить о, таком масштабном предмете, как наука? Когда НАСА делает очередное открытие, то созывает конференцию, на которую приглашаются журналисты со всего мира, и какой-нибудь забавный дядька весело рисует какую-нибудь схемку эйнштейновских волн, и ничего не понимающие в этом журналисты радостно пишут об очередном технологическом прорыве. А у нас вокруг любого проекта создаётся атмосфера некой секретности, в которой что-то там открывают, обнаруживают и делают вид, что это очень важно. Наверное, важно, но об этом никто толком не знает. Так что российской, и в частности новосибирской науке, нужны хорошие пиарщики.

А у вас в голове есть какой-то образ этой самой российской науки?

Да, и думаю, выглядит он более объективно, чем в головах большинства людей, потому что, работая сначала редактором журнала, а потом главным редактором портала «Популярная механика», я очень много общался с представителями этой сферы и понял, что в последнее время в ней появилось огромное количество молодых людей с огоньком в глазах. Во всяком случае, такой тренд есть в Москве: несмотря на то, что в научно-исследовательских институтах совершенно нет денег для развития молодых сотрудников, — да, у всех какие-то параллельные работы, — молодёжь рвётся заниматься ядерной физикой, биологией, космическими исследованиями. Так что российская наука определённо молодеет, но у неё есть мощнейший сдерживающий фактор — колоссальное недофинансирование, а попросту говоря, нищета. В Москве ситуация ещё приличная, но за пределами Москвы и Петербурга начинаются профессорские зарплаты в 20 тысяч рублей и прочий кошмар. И если художник должен быть голодным, то учёный, исследователь, изобретатель точно должен работать в исключительно комфортных условиях. В 2018 году вышла книга «Люди мира» о российских учёных в эмиграции, я написал для неё несколько глав. Один из героев книги, профессор, уехавший из СССР в США в конце восьмидесятых, рассказывал потрясающую историю о том, что на родине он делил один стол с другим профессором, и помимо них в кабинетике сидело ещё какое-то количество человек, а в Штатах ему впервые в жизни дали собственный кабинет — возможно, самый жалкий из всех, что были, но свой, личный, в котором он мог спокойно работать. Понятно, что и в Союзе были профессорские дома, и звезды научного небосклона находились в лучших условиях, чем простые граждане, но, с моей точки зрения, учёный в принципе должен думать о высоких материях, а не о том, как ему заплатить за квартиру или где купить мясо подешевле.

А как же «голь на выдумки хитра»? Вроде как, чем хуже условия, тем изворотливее ум.

Это ужасный, простите, постсовковый стереотип, который нам нужно изжить как можно скорее. Мозг не развивается от того, что учёный замораживает свои пробирки в жестяном ведре со льдом, вместо того чтобы использовать специальный холодильник. Мозг развивается потому, что человек работает над какой-нибудь новой технологией, скажем, борьбы с раком, а имея новейшее оборудование, он бы продвигался в своих исследованиях вдвое быстрее. И то, что у нас многое делается на голом энтузиазме, никак не приближает российскую науку к тому техническому уровню, на котором работают лаборатории даже в среднестатистических зарубежных университетах. Так что я бы просто дал нашим учёным денег, много денег (смеётся). Ну и конечно, нужно очень сильно облегчить выполнение обоснованных заказов импортного оборудования и материалов для исследований. То есть если учёный хочет купить американский электронный микроскоп, то он не должен год согласовывать это решение, оформляя кучу бумаг. То же касается эпического идиотизма о правилах взаимоотношений российских учёных с иностранными специалистами — такая инструкция недавно вышла в РАН. Там сказано, что для каждого контакта нужно подготовить кучу документов и все их согласовать у начальства. Это же не просто глупо, но невозможно. Все это будут игнорировать, любой учёный будет просто звонить в Великобританию своему другу-профессору, что они и делают.

«Книжная Сибирь» стала для вас поводом впервые толком познакомиться с Новосибирском. Как вам город?

Наверное, самый автомибилизированный из всех, что я видел, просто антидоступная среда для пешеходов (улыбается). Ну правда, очень неудобно и неприятно ходить здесь пешком. Когда я сворачиваю на какую-нибудь маленькую улочку, вроде улицы Ленина, ощущение: уф-ф, здесь можно немного пройтись под деревьями. И водителям тоже плохо стоять в постоянных пробках, создаваемых безумным количеством машин. Я понимаю, что это обусловлено планировкой города, которая была заложена относительно недавно и подразумевала, что это будет рабочий населённый пункт для обслуживания железной дороги. Но всё-таки мы живём в XXI веке, когда большинство городов мира, в том числе и России, стремятся к тому, чтобы быть комфортными не только для автомобилистов, но и, например, для инвалидов, женщин с колясками. Я, кстати, вообще не представляю, как женщины с колясками передвигаются по Новосибирску.

Это суперженщины.

Вот да! То есть это город таких (иронично) здоровых, сильных, ловких людей. Кстати, при всём при этом в Новосибирске ест много places of interest — мест, где есть что посмотреть: конструктивизм, модерн, дом Янки Дягилевой…

Как правило, руководство города ссылается на то, что для благоустройства города нужны большие бюджеты, а денег, понятное дело, нет.

Чистой воды ложь. Есть огромное количество кейсов «за три копейки». Бюджет Лиона раз в шесть меньше новосибирского, и там всё красиво. И я не про клумбы и велодорожки, а про элементарный комфорт и доступность среды для всех категорий населения.

То Лион, а нам-то что делать?

В первую очередь приглашать экспертов. В Европе и в США есть огромное количество специалистов по урбанистике. В Москве уже начали с ними сотрудничать. Например, пространство вокруг политеха выглядит офигительно, потому что работала интернациональная команда экспертов; московское бюро Wowhaus плотно сотрудничало, например, с японскими специалистами. Воронежский театр драмы имени Кольцова реставрировали тоже в сотрудничестве, и он тоже прекрасен. Не нужно стесняться работать с иностранцами, потому что у нас пока просто мало своих специалистов, а уровень мэрии — это советские вазоны с цветами, потому что человек, который никогда не занимался парковой культурой, вряд ли вообще может открыть парк. У нас это сплошь и рядом, потому что работает стереотипное мышление о том, что все вопросы должно решать начальство. Начальство же должно решить только один вопрос — найти хороших специалистов, пригласить их и сказать: «Работайте». Почему, например, так расцвёл Сингапур? Потому что там в правительство пришёл очень эффективный менеджер, который как раз определил стратегию региона и обеспечил техническое исполнение этой стратегии — вот и всё. Ну и конечно, нужна поддержка инициативных людей, которые заражены идеями благоустройства и начинают говорить об этом, писать, делать европейские газоны вокруг многоэтажек, как тот парень из Челябинска (Данил Девятов — прим.ред.) Революция снизу, понимаете? Как в Голландии, которая ещё полвека назад была самой автомобилизированной страной Европы, а теперь там полтора автомобиля и на тех ездят инвалиды. Остальные люди пересели на велосипеды. Там, правда, уже и с велосипедами сильный перебор — такой, что стало неудобно. Но это неважно. Важно то, что однажды люди в Голландии объединились и сказали: мы хотим дышать чистым воздухом. Когда за решение берётся сам народ, а не какие-то отдельно взятые чиновники, то нужный результат достигается гораздо легче и быстрее.