Общественная революция в России

Революция на окраине

Революции положено совершаться в центре государства. Где-нибудь в столице или, по крайней мере, в заглавном городе. В России неудивительно было бы наблюдать начало революционных волнений в том же Санкт-Петербурге. Ан нет. Началось с края. С самого дальнего края. В глухой периферии. В Хабаровске. В городе, в котором обычно не происходило ничего, что было бы различимо с позиций российского масштаба. Упоминался регулярно разве что в сводках погоды. И тут нá тебе — революционные волнения. Многотысячные волны демонстраций. Одна за другой. И так на протяжении уже более чем трех месяцев подряд.

Что же случилось, что подвигло людей принять новые для них формы социальной активности? Достаточно рядовое по нынешним меркам событие — арестовали губернатора. В России далеко не первого. Прежние аресты прошли без каких-либо заметных потрясений и даже без запоминания имен бывших губернских начальников.

Хабаровского арестовали, обвиняя в организации убийств. Казалось бы, по такому поводу у людей должно было появиться как минимум удовлетворение от поимки уголовного преступника, пробравшегося во власть. Нами правил негодяй, обманувший доверие, поправший незыблемые основы в том числе и политической морали: убийца не может сидеть в кресле губернатора. Губернское служение — не есть место для замаливания грехов.

Это если применять обычные шаб­лоны. А вот хабаровчане и прочее население дальневосточных краёв, да и многих других городов России, так, оказывается, не считают. «Верните нам нашего Фургала, — кричат демонстранты с первых дней хабаровских событий, — он сделал для нас много хорошего». Вот, пожалуй, самая расхожая речёвка толпы. «Свободу Фургалу», — вторят им люди из разных российских мест.

Могло возникнуть вполне резонное предположение, что в данном случае перед нами дефект правосознания, одновременно случившийся у тысяч и тысяч людей. Явление странное, но нет ли здесь чего-нибудь робингудовского? «Всё, что он делал, он делал по необходимости и ради народа». Поэтому: «Верните нам наш выбор, верните народного губернатора». «А если и судить его, то здесь, у нас на глазах и, конечно же, судом присяжных».

Преступники до востребования

А может быть, робингудовские мотивы здесь ни при чем и объяснение нужно искать в особенностях формирования правосознания общества в переходный период от социализма к капитализму? Правовая регламентация экономических отношений, особенно в начальной стадии смены производственного базиса, строилась и осуществлялась практически в полном отрыве от возникающей социально-экономической реальности. Люди, прокладывающие путь в неизвестное капиталистическое будущее, в подавляющем большинстве случаев шли мимо, а зачастую и против юридических установлений, которые не могли, по определению, выполнять роль верстовых столбов, а только сбивали с пути. Вчерашнее социалистическое государство, к сожалению, было плохим целеуказателем. В итоге возникла атмосфера тотальной правонарушительности, когда практически каждый субъект, действовавший в то смутное время в сфере бизнеса, в сфере экономики вообще, вынужден был строить свою деятельность вопреки существовавшим хозяйственно-правовым и налоговым регламентам.

Помимо экономической правонарушительности, а если называть вещи государственными идеологическими именами, то помимо экономической преступности, пышным цветом расцвела преступность чисто уголовная, бандитская. Питательной средой для неё явилось неэквивалентно приобретенное богатство, или попросту — добыча, доставшаяся нарождающемуся классу буржуазии. Капиталистическое имущество, появившееся у большинства приверженцев нового строя, естественно, не создавалось ими, не было заработано или, на худой конец, куплено. Как правило, его просто сумели захватить, урвать, прибрать к рукам в результате умелого использования различных квазиюридических технологий.

На этой экономической почве, где главенствовала логика неэквивалентного присвоения, вполне закономерно и ожидаемо возникло понятие «делиться». «Надо делиться», — под таким лозунгом начал действовать рэкет и иные формы уголовного, в том числе и бюрократического, перераспределения и присвоения.

И нет ничего удивительного, что в России в предпринимательской среде возникли и утвердились особые формы необходимой обороны, когда защиту от рэкетирского дележа взяли на себя новые капиталисты, предприимчиво освоившие средства уголовной борьбы, ничем не отличающиеся от оружия, направленного против них. Появилась и новая преступность, всецело подчиняющаяся ненормативной логике формирующегося социально-экономического базиса.

После завершения этапа первоначального накопления, когда режим правонарушительности, в том числе и бандитской, слегка поутих, капиталисты вышли из состояния активного конфликта с законом, но, как оказалось, им не удалось полностью освободиться от былых правонарушений: предприниматели перешли в особое правовое состояние, превратившись для власти в преступников «до востребования». Актуализация этого замечательного во всех отношениях статуса оказалась полностью в руках государственных органов правоприменения: как только тот или иной субъект появляется на общественно-политическом горизонте в неприемлемом для власти качестве, так он сразу же рискует стать объектом юридической памяти государства. О нем вдруг вспомнят, и будут востребованы все его прошлые «заслуги», ему в подробностях припомнят затертые временем и уже забытые им самим грехи. Власть считает подобную практику удобной и при необходимости пользуется ею.

Однако в таком правовом укладе есть и потери для государства. Право, работающее в режиме «до востребования», во многом лишается общественной опоры, поскольку перестает действовать в союзе с моралью. Предприниматели, привлекаемые к ответственности за обычные, сплошь и рядом распространенные тогда хозяйственные действия, неожиданно прекращают быть объектами морального осуждения, когда выясняется, что на самом деле право в данном случае используется в качестве средства расправы с неугодными. Не в этом ли и состоит феномен Фургала и многих других фигур, ставших объектами преследования? Наказание лишается моральной солидарности, потому что общественность хорошо научилась различать действительные мотивы, вызывающие к жизни такую правоприменительную практику. И поскольку настоящая мотивация властных решений лежит на поверхности и хорошо видна обществу, то не нужно удивляться «деформациям» общественного правосознания: правосознание людей, на самом деле, в таких случаях демонстрирует проникновение в суть политико-юридических явлений, а отнюдь не свою болезнь. «Общественные лидеры составляют вам политическую конкуренцию, — говорят люди, — а вы нашли у кого-то из них когда-то совершенные экономические правонарушения, а у кого-то и уголовные преступления, и устраняете их с политической арены, обратив против них вашу машину правосудия».

Среди многочисленных настроений уличных активистов подобная мотивация является самой заметной. Однако главный интерес протестующих, главная формула недовольства, проявляющаяся в демонстрациях хабаровчан, конечно же, не только и не столько в Фургале, хотя его имя до сих пор звучит в требованиях демонстрантов.

Нет идей — нет побед

Практически все аналитики предлагают искать истинные, глубинные причины возникших массовых выступлений, не удовлетворяясь набором сегодняшних лозунгов. Фигура Фургала — и все это видят — явилась лишь провокативным поводом или способом (формой) легализации политического противостояния. Что собой представляет действительная природа этого противостояния, каковы его истинные причины, какие политические силы в нем задействованы, что является его объектом, каковы цели митингующих и как будет развиваться это пока ещё локальное противостояние, и послужит ли оно примером, а может быть, и формой для разрешения противоречий, которые, на самом деле, вызревали в стране годами и даже десятилетиями, — ответы на эти вопросы представляют и теоретический, и практический интерес.

Оппозиция разных мастей надеется на тиражирование Хабаровска: суть их призывов проста — Хабаровском должен стать каждый крупный город России. Вот тогда события, в основе которых недовольство государственными порядками и сложившимся уровнем жизни, превратятся в революцию и произойдет действительная смена власти.

На самом деле, одного факта неустроенности жизни в стране недостаточно. Для того, чтобы движение стало массовым, внутренне согласованным и целеустремленным, требуется революционная идея, учение, теория, объединяющая людей в их стремлении к переменам. Прежде всего требуется создать политическую программу, содержащую план перехода от социализма к капитализму, и сопоставить эти представления с уже сложившимися фактическими отношениями, определить логику функционирования экономики в постсоциалистический период в России, поставить диагноз возникшему болезненному варианту капитализма в России (а то, что он носит нездоровый характер, очевидно по всей проявившейся симптоматике), определить основные черты и признаки общественной революции. Наконец, требуется понять главное: каким образом произвести оптимизацию действующей системы государственной власти и что необходимо, какую политику и какие изменения должна совершить обновленная или даже новая власть? Существуют ли политические силы, способные возглавить народное движение, проведен ли ими анализ совершенных ошибок (а в том, что они были совершены, ни у кого нет даже тени сомнений), и увидеть, предусматривают ли идеологи движения применение политических инструментов, которые позволят изменить конструкцию производственных и иных значимых общественных отношений, чтобы вывести Россию из явно ошибочного пути государственно и общественно-экономического строительства?

Нужно еще раз подчеркнуть, что общественному движению, чтобы стать поистине массовым, как раз и не хватает этой самой теории, которая вооружит людей знанием перспективы, придаст уверенность в правоте и силу их действиям.

Иными словами, протесты против существующих порядков не могут быть бессодержательными: общественное движение должно в своей основе иметь позитивный стимул — люди должны понимать, чего им ждать от их политической активности. А если эта цель отсутствует, точнее, не видно средств, способных исправить сегодняшние недостатки, то какой смысл протестовать, если уличная мысль ничего не может предложить власти. В итоге сложилось положение, когда ни власть, ни улица не имеют маршрута изменений. Идти же в протестное движение только на одних политических эмоциях — нерационально. У эмоций, как правило, один объект — личность правителя, и очень часто в качестве средства выражения народных чувств избирается погром.

Заметим, современное русское общество даже в своих политических эмоциональных формах ведет себя гораздо целомудреннее, бережливее, сохраннее, нежели любое западное общество, которому только дай дорваться до массовых беспорядков. С другой стороны, не хотелось бы, чтобы на политических эмоциях наше общество докатилось до русского бунта, бессмысленного и беспощадного.

Нет идей — нет побед. Ни у власти, которая не может пройти сквозь тенета социалистического капитализма или капиталистического социализма, ни у улицы, которая не знает, каким содержанием, какими идеями должна обладать власть, чтобы вывести Россию на открытую цивилизационную дорогу.

Само общество, одно, без государства этого сделать не в состоянии. Это завтра, уже совсем исторически скоро, общество начнет брать власть над своим развитием в свои руки. Но это завтра. А в этот переходный период, когда меняется парадигма социального управления, когда только государство отвечает за выбор варианта развития, его роль неизмеримо возрастает: общественная революция призвана не устранить, а кардинально поменять действующие государственные структуры, заменив их в ходе революции на другие, отвечающие требованиям и задачам времени. Государство зав­трашнего дня, а именно оно должно возникнуть в ходе общественной революции, призвано создать максимум комфорта для постепенного вовлечения общества в процесс передачи инструментов власти и наделения его технологиями самоуправления с использованием социальных институтов и прочих самодеятельных форм политической активности.

Слово даётся оппозиции…

А что оппозиция? Каково её теоретическое оружие? Куда она может повести общество, обременённое революцией? Действующая классификация политических сил, подразделяющая их на «левых» и «правых», на самом деле уже теряет свою актуальность и познавательную силу. Её основанием служило классовое разделение (расслоение), существовавшее в эпоху становления капитализма. Тогда тяготение политических движений к защите интересов труда сообщало им левую направленность, и, напротив — приверженность интересам капитала переводила политиков в правый лагерь. В сегодняшней социальной расстановке сил нужно искать новые ключи к распознаванию природы защитников той или иной политической линии.

Наиболее активные позиции в качестве критиков нынешнего государственного устройства России занимают либералы — сторонники рыночно-демократических преобразований. Причем особенность их взглядов объясняется не столько идентификацией с какой-либо внутренней политической силой, солидарностью с каким-то определенным социальным слоем, желанием как-то конкретно поменять устройство складывающихся экономических отношений. Нет. В их позиции отчетливо просматривается соотносимость положения в России с внешней феноменологией — другими государствами и их политическими моделями.

Действительно, интеграция социальных процессов в современной цивилизации неизмеримо возросла, перешагнула внутренние границы государств. И эта интеграция, конечно же, не может оставаться идеологически нейтральной: политические интересы других, преимущественно западных, государств присутствуют в этих отношениях, маскируясь, правда, под общечеловеческие ценности. Эти ценности, безусловно, в полной мере проявляются в интегративных процессах, но в политическом раскладе характер и содержание взглядов оппозиционных сил определяются интересами именно ведущих стран Запада, с которыми солидаризируются в данном случае все либеральные деятели. Наши либералы не исключение, а скорее всего передовики политического соревнования; проходящего под лозунгом: «Кто на свете всех милее?». А если учесть, что и материальное благополучие либералов зачастую определяется политическими привязанностями, то вопрос об их ориентации отпадает сам собой: толерантность во всём и до конца.

Лакмусовой бумажкой для них является вопрос Крыма. Они все до единого крымненашевцы. Еще бы, ведь возвращение Крыма напрямую, в полной мере, отчетливо до контрастности произошло в интересах России. Да разве ж можно с этим смириться, когда весь демократический мир против! Чем больше унизят русских, их язык, их культуру и политику, чем большей территорией удастся завладеть в постраспадный (после СССР) период, чем больше бывших братских народов перестанут считать себя братьями русских, чем ближе получится подойти к границам России со своим оружием — конечно же, для того, чтобы сдерживать коварных и агрессивных русских, — тем скорее придет и на русскую многострадальную землю вожделенная демократия! А в остальном либеральные демократы за свободу и за то, чтобы на свободной земле правил самый справедливый и заботливый, и чуткий, почти священный Рынок с большой буквы. И вот за эту большую букву и ведут свою борьбу российские либеральные деятели всех мастей. Чем хуже для России, тем лучше для них.

Помимо либералов, существует масса оппозиционных направлений, имеющих несколько другой ракурс и направленность критики: даже при совпадении тем внутренняя критика, назовем её так, ведется от имени общества и заявляется в его интересах, а не с целью ослабить государство и страну перед лицом других внешнеполитических игроков. Чаще всего здесь можно встретить обвинения в коррупции, буквально инсталлированной в государственную деятельность. Нет ни одной сферы общественно-экономической и государственной жизни, которая бы оставалась вне зоны критики. Причем объектом недовольства выступают не «отдельные недостатки», а несовершенство деятельности государства в целом. Здесь и сфера экономики с буксующими темпами роста и низким уровнем жизни, всецело обусловленным непроизводительными экономическими отношениями. Формирование и функционирование системы власти, безоглядно подчиняющейся единому центру, когда демократия становится привычно формальной. Зависимая судебная система, как и вся остальная система правоприменения. Отсутствие действительного разделения центров управления в государстве. Подчиненность средств массовой информации единому заказчику. Медицина, которая точно не стала народной, образование с его огромными недостатками, зияющие дыры в научной сфере и прочая, и прочая.

Особую позицию занимают националисты всех мастей и оттенков, упрекающие Российское государство в малом содержании в нём русскости. Они также действуют от имени общественных сил, но при этом их политическая линия враждебна для многонационального общества России. И слава богу, они с их черносотенной идеологией не находят поддержки в стране.

Несколько особняком держатся коммунисты, выступающие в своих критических воззрениях с позиций защиты людей труда. Однако теперь уже и коммунисты расширяют свою социальную базу, приближаясь к границам всего общества, доходя в своих требованиях до необходимости защиты малого и среднего бизнеса.

Естественно, что различные оппозиционные течения стремятся вооружить своими взглядами критически настроенных жителей Хабаровска и, что называется, «оседлать» реальный протест, склонить его на свою сторону. Идеологическое влияние оппозиционных организаторов заметно хотя бы потому, что по мере продолжения уличных манифестаций постепенно обогащается и палитра критических требований: в набор заявлений все чаще вклиниваются воззвания о невозможности мириться с существующими системными сбоями в работе государственной машины и результатами этих сбоев в виде низких зарплат и пенсий, высоких тарифов, отвратительной организации медицины, засилья олигархических интересов, полного равнодушия бюрократов и т. д. На фоне общего недовольства совершенно оправданно выглядят и политические лозунги о недоверии к правящей партии и о необходимости отставки президента. Весь спектр. И конечно же, в этом наборе нетрудно отыскать и собственно либеральные взгляды: «давайте сменим нашу власть и сделаем систему государственного управления как в Америке». Западничество в чистом виде.

С появлением Хабаровска оппозиционное движение в стране приобретает новое качество. В последние годы, а особенно в последние месяцы после появления поправок к конституции, происходит нарастание политической критики, выражаемой не только в словах. Возникла и начинает формироваться критика практическая, отстаивающая самые разнообразные взгляды. Часть этой практической критики, проявившись в явной форме в хабаровских демонстрациях, пытается, в том или ином виде, распространиться по всей России.

Все оппозиционеры ждут любых триггерных событий, которые могут подтолкнуть людей к расширению хабаровской революции. Но увы. Несмотря ни на какие ожидания и призывы оппозиции, Хабаровск рискует не размножиться. Смена власти ради самой смены не может вдохновить людей, тем более, что часть задач, актуальных для страны, особенно относящихся к силовому блоку, власть решает если и не безупречно, то достаточно эффективно.

Мы не ставим задачу подробно раскрыть классификацию оппозиционных сил, заметных на политическом российском фронте. Укажем лишь на то, что разграничение между ними сместилось на линию раздела между государством и обществом. Все они с разных позиций готовы защищать общество от политических действий государства, не способного найти свое место в новой общественно-экономической реальности.

Голоса критикующих политологов, оппонентов власти, а иногда и попросту врагов, противостоящих политическому режиму государства, звучат отовсюду. Ими до отказа заполнен интернет. По сути, всё в них в конечном итоге сводится к тотальной критике режима и его представителей во главе с президентом. А вот когорта защитников сегодняшнего государства не может похвастаться своей многочисленностью, а их аргументы в пользу оправдания существующего государственного уклада трудно назвать убедительными.

Между тем, теория, содержащая рецептуру перемен и формирования в России новой конструкции экономического базиса, появись она на фоне протестного движения, могла бы сработать на руку государству, сообщив ему план, который способен решить проблемы развития в этот трудный переходный период.

Если же эффективной теории построения капитализма не возникнет, тогда оппозиционное общественное движение будет по-прежнему продолжать базироваться на критике явных недостатков сегодняшнего государственного режима и его отрицании. Главное для общества в этой ситуации, чтобы не затухал огонь сопротивления и поиска. И сейчас уже не важно, что будет мехами в кузнице создания новых политических форм — митинги в поддержку Хабаровска или кормление голубей. Политический диапазон небывалый: когда бы кто догадался найти общее между требованием смены режима власти и кормлением голубей! Воистину — голь на выдумки хитра. Кормите голубей, кормите.

От социализма к капитализму

Россия была первой страной, которая в начале XX века стала создавать в рамках земной цивилизации принципиально новый тип системности социума — социалистический, повышать на его основе потенциал обобществления деятельности людей и в результате многократно увеличивать скорость эволюционного движения общества.

Вначале она в одиночку продвигалась по избранному ею социалистическому пути к вершинам своей собственной эволюции и, надо сказать, многого на этом пути достигла. Затем с ее помощью в мире возникла социалистическая система, в которой России принадлежало ведущее место. Но впоследствии в силу дефектов применяемой политико-экономической и идеологической конструкции, о которых нужно говорить отдельно, в экономике России, да и в самом обществе, стали накапливаться различного рода асимметрии, приведшие к слому и ликвидации социалистического базиса и, соответственно, к отказу от социалистического государства.

Получилось, что сейчас, на рубеже веков, Россия поменяла и маршрут движения, и способ своего бытийствования: социализм попыталась заменить капитализмом, совершила некий исторический регресс. Социалистический строй, возникший после революционного слома существовавшего в России капиталистического способа производства, отступил в пользу возвращения в страну капиталистических отношений.

Если это и контрреволюция, то её направлением, действительно, следует считать регресс, поскольку в апелляции к капитализму отчетливо делается ставка на уменьшение начал обобществления, сокращение и сужение роли общества в функционировании базисных отношений, — а это с точки зрения тенденций эволюционирования, ведущих к повышению системного индекса любых образований, — конечно же, регресс.

И вот тут-то, в этой точке перелома истории, в России возникает парадоксальная ситуация. Вместо того, чтобы усилить роль государства в плане поиска неизведанной дороги, интенсифицировать информационную политику, столь необходимую обществу в такой сложнейший и запутанный период, создать теорию никогда не существовавшего перехода от социализма к капитализму и повести по этому пути общество, государство делает нечто прямо противоположное: признает себя полностью непригодным для такого рода занятий, а именно занятий экономикой, а заодно и образованием, наукой, медициной и прочими областями общественной жизни, требующими централизованного познания и руководства человеческими отношениями, и уходит не просто в сторону, а готово чуть ли не самоликвидироваться: «Чур меня, чур».

А дальше началась социологичес­кая мистика. Регуляторная функция государства, объективно включающая в себя познание и управление общественными процессами, была передана на откуп рынку: «Рынок нам поможет». Он все исправит, выстроит в нужном порядке, устранит все нежизнеспособное и, наоборот, распахнет двери всему жизнеутверждающему и многое еще чего хорошего сделает. Ему только не надо мешать. Поэтому государство должно освободить место новому регулятору и начать его всячески охранять.

Правда, вместо рынка, который по своей сути должен являться особым экономическим прибором, предназначенным для измерения стоимости различных объектов экономики и регулирования на этой основе параметров экономической деятельности, образовался квазирынок — механизм для превращения государственной общенародной собственности в частное богатство.

Приватизация

Огромную роль в этом квазирыночном построении сыграло проведение впечатляющей по своей силе и глубине охвата приватизации, открывшей дорогу в капитализм. Но ворота в этот самый капитализм распахнулись далеко не для всех. И вывели страну не на столбовую дорогу капиталистического развития, а на узкую извилистую тропинку, которая, как сейчас становится очевидно, ведет нас совсем не туда, куда хотелось. Некоторые совсем уж панически настроенные граждане уверяют, что в пропасть.

Приватизация средств производства в зарплатной стране изначально была лишена даже намека на эквивалентность. Такой она и случилась: предприятия покупались за откровенно бессмысленные бумаги, якобы дающие путь народу к праву всеобщей частной собственности. Все было перепутано: всеобщая не могла быть частной, частная не в состоянии стать всеобщей. Так и оказалось. В короткое время трудовая приватизация превратилась в директорскую. Нехитрые манипуляции, и акции оказались в руках директорского корпуса страны. В руках, смешно сказать, тех, кто должны были стать эффективными собственниками.

Через некоторое время стали догадываться, что право собственности, оказывается, совсем не так просто сформировать у того или иного лица, как мнилось приватизаторам. Особенно право собственности на экономические объекты. Произвольная передача правомочий владения, пользования и распоряжения на такой объект, как производственное предприятие, вовсе не означает, что смена собственника сама по себе приведет к росту эффективности функционирования этого объекта. Дело в том, что экономические объекты по самой своей природе включают в себя динамическую компоненту — обмен экономическими факторами с внешней средой: сырье, рабочая сила, товары и пр. К тому же эти объекты, если речь идет о хозяйствующих производственных организациях, обладали при социализме весьма высоким системным статусом — являлись частью народно-хозяйственного механизма.

Правомочия собственника в этом смысле, с учетом места приватизируемых предприятий в системе государственно-хозяйственного управления, должны были содержать не только правовые возможности по владению, пользованию и распоряжению, но и экономические основания этих правовых элементов — действительные фактические способности владеть, пользоваться и распоряжаться. В них должна была быть реальная основа для того, чтобы задействовать существующий экономический потенциал предприятий — производить товарную продукцию, реализовывать произведенное, направляя выручку на покрытие расходов и обеспечение нового производственного цикла, совершая при этом абсолютно необходимые сопутствующие производству действия, например, внедрение новой техники и пр.

Получая право собственности в приватизационной обертке, субъект на поверку получал не более чем правовой фантом. Вчерашний зарплатный агент — директор предприятия, экономический потенциал которого в лучшем случае составлял какое-то количество накопленных личных денег, волею правовых манипуляций становился собственником огромных по стоимости основных производственных фондов. И вот здесь к нему быстро приходило понимание, что он является квазисобственником. Он даже не может толком организовать охрану «своего» предприятия, а не то что запустить производственный процесс. (Кстати, сейчас выражение «эффективный собственник» применительно к сегодняшним владельцам бывших соцпредприятий употребляется только как насмешка.)

Оказалось, что в результате произошедшего при переходе к капитализму слома системы хозяйственного планирования последствия этой акции самым неблагоприятным образом отразились на деятельности основной ячейки экономики — социалистическом предприятии, вырванном из системы производственной кооперации. Выяснилось, что ему некуда было сбывать произведенное и не от кого было получать сырье и прочие компоненты, необходимые для работы. И конечно же, оно не могло удержать тот самый трудовой коллектив, который, по приватизационной идее, должен был стать его хозяином. В итоге «эффективный собственник» либо продавал доставшееся ему даром предприятие, причем, как правило, по частям, либо также по частям сдавал его в аренду, извлекая из этого доступную для себя выгоду. В любом случае бывший объект социалистической собственности прекращал свое существование.

Так выбыли из экономики целые отрасли промышленности и десятки тысяч предприятий. Ни о каком развитии в такой экономике не могло быть и речи. Приватизация в том виде, в каком она была проведена, вообще не была рассчитана на экономическое развитие и объективно не могла к нему привести.

Энергия распада

Главным следствием приватизационной атаки на социалистическое народное хозяйство и неутешительным её итогом явился перевод экономики на использование энергии распада. Энергия распада, возникшая от слома социалистической экономики, стала питательной средой начавшегося капитализма. Вместо энергии экономического синтеза, которая создавалась в рамках социалистических производственных отношений и обеспечивала расширенное воспроизводство, возник принципиально новый тип функционирования экономики — существование в условиях энтропии. Первая причина экономической энтропии, охватившей народно-хозяйственные комплексы, ставшие в одночасье номинально капиталистическими, связана с разрывом кооперационных связей, ранее существовавших между социалистическими предприятиями. Межхозяйственный организационный вакуум проникал и разворачивался во внутренней экономике предприятий, приводя к их остановке: энтропия поражала один системный уровень за другим. Предприятия превращались в плохо связанные между собой суммы бывших производственных единиц, резко снизивших экономический потенциал своей деятельности и в корне поменявших её предметное содержание.

Капиталистическая судьба приватизированных предприятий незавидна: в лучшем случае, как уже говорилось, они могли быть проданными по частям или сданными в аренду либо попасть в число заброшенных и обреченных на уничтожение. Их символом давно уже стала березка, успевшая вырасти на крыше производственного здания.

Подчеркнем, сохранение деятельности огромного числа приватизированных предприятий оказалось невозможным, поскольку экономический потенциал российских капиталистов был изначально несоизмерим с экономической мощностью производственных фондов, а государство, держатель социалис­тической собственности, отстранилось от управления хозяйственным комплексом. В итоге производительное использование капиталистической собственности в России было заменено на её потребительское использование. Но поскольку в число привилегированных субъектов, получающих право на присвоение плодов от потребительского использования, попадает лишь незначительная часть общества, то остальным не остается ничего, кроме как заявить о себе как о людях, оказавшихся по другую сторону потреб­ления. И они теперь на городских улицах и площадях выстраиваются в политические очереди за дефицитным товаром — справедливым экономическим устройством российского государства.

Продолжение в следующем номере