Дорога домой
Виталий Шатовкин, поэт (1982 г. р.)
Любимый поэт — Алексей Парщиков
Поэзия для меня — это возможность найти дорогу домой. Система очень тонких импульсов и речевых, образных знаков, выстраивающих маршрут для отдельного избыточного проживания.
Отличить качественную поэзию от некачественной можно так же, как и хороший борщ от плохого, — съесть не один десяток чашек. Читая и погружаясь в написанное, ты волей-неволей словно надеваешь текст на себя, начинаешь чувствовать ткань произведения. Неважно, что хотел донести своим посылом автор, важно, как и чем он в тебе раскрылся, на чём сыграл, какие лакуны заполнил. Когда качественный текст погружаешь в своё сознание, он там начинает проявлять себя и разворачиваться подобно китайскому связанному чаю — мгновение, и мы имеем внутренний цветок, влияющий на нас определённым образом, иногда даже определяющий моменты нашей жизни. Если же текст так себе, может случиться изжога или лёгкая уртикария.
Я относительно недавно живу в Новосибирске и до этого умудрился пожить и в Екатеринбурге, и в Челябинске, и во Владивостоке, и ещё много где, поэтому какая-то определенная региональная идентичность во мне просто не сформирована. Хотя — наличие бороды не делает козла раввином, но даже исходя из этого в моих текстах мелькание здешних интонаций, метафор, мотивов — это скорее заимствование у пространства необходимого художественного материала, чем языковая связанность с этим местом. На мой взгляд, если ты смог в своём творчестве соприкоснуться с полем высокой поэтики, где живут и здравствуют голоса многих памятников, то не важно, откуда ты из — Мантуи или со станции Сокур.
Во все времена происходило взаимодействие поэзии с другими видами искусства — поэзия футуристов и их театральные постановки, ОБЭРИУ с их спектаклями и художествами Малевича, Филонова и других. Лианозовцы, где в очень плотном и концентрированном пространстве наития и искусства, на первый взгляд не всегда понятно, где стихи рождаются из картин, а где картины из стихов, поэты-шестидесятники и их близость с музыкой... Сегодня эта тенденция продолжается, но вот накал, страсть и градус этого сотворчества уже не те, как в двадцатые годы прошлого столетия, хотя и бывают, конечно же, исключения.
При размытии любой границы в искусстве на фоне, казалось бы, тотального смешивания происходит и обогащение. Если искусство настоящее, подлинное, а не фикция или пастиш, то оно имеет достаточное количество флотационных инструментов, чтобы удержать в себе нечто стоящее и удивительное, способное к самобытности и очарованию. Вы любите грейпфруты? А ведь это не что иное, как размытые границы апельсина и помело.
Сколько в еловой иголочке запертого тепла —
бабочка кружит капустница, вспыхнув
от слова /огонь/ — ловит лиловое
облачко старым сачком
детвора: что попадёт —
то и сбудется, что
упорхнёт
—
зола
Станислав Михайлов, поэт (1962 г. р.)
Любимый поэт — Гаврила Державин
Поэзия — один из способов существования языка, наиболее комфортный и ненавязчивый для сочинителя, читателя и, собственно, самого языка. Критиков в расчёт не берём, никто ведь не заставляет излишне образованных (болезненно эрудированных) людей давать пространные ответы на вопросы, которых нет.
Нет и отличительных черт современной поэзии от поэзии вечной. Скажи я, что современные тексты брутальны, — и что? В той же или большей степени они инфантильны. Новаторство и вторичность — стороны одной медали. Гипертекст, интертекст… какая разница, если, как правило, все сводится к комментарию уже навязшего в зубах комментария.
В Новосибирске два или даже три (ну, полтора десятка точно) интересных молодых поэтов. Но много и псевдопоэтов, и откровенных графоманов. Словом, поэзия всюду — кипит, бурлит, испаряется и не влезает ни в какие опросы, рейтинги и онлайн-конференции.
Грани дозволенного в поэзии, так же как и в искусстве в целом, давно уже не грани. Другое дело, что свободу художника постоянно кто-то ограничивает, в первую очередь сам художник. Про всяческие «цензурные комитеты» уж и говорить нечего.
Поэт никогда, никому и ничего не должен. И только осознав это и заставив оппонентов признать это, можно уже на досуге поучать кого-либо, назидать, декларировать всякие там истины и постулаты, ну и напоследок, в припадке вселенской доброты и лицемерия, дарить читателю несбыточные надежды.
Пчела и четыре шмеля
на клумбе, поверх рыжеглазых настурций
пчела и четыре шмеля
в саду никаких инородных конструкций
родные вдали тополя
и кто-то в тоске ослепительно синей
в дырявом-дырявом плаще
бредет по верхушкам платанов и пиний
в одном из своих воплощений
сто лет я уже теоретик безбожный
и тысячу стадий слепец
не надо мне денег на хлеб подорожный
земли дай помягче, Отец
Евгений Минияров, поэт, прозаик (1951 г. р.)
Любимый поэт — Виктор Соснора
Помню, в «Литгазете» некий стихотворец сказал удивительное: «Странно, что так много людей влечет к себе такая абстрактная вещь, как поэзия». И это правда. Истина онтологична, поэзия абстрактна. Если философия не наука, то поэзия есть квинтэссенция свободного философствования. И когда от «Весенней грозы» Тютчева в школьной хрестоматии отрезают завершающий катрен с непонятной детишкам мифологией, то высокая абстракция никуда не девается. Всегда найдется читатель со своим вопросом: «Зачем это?» Ответа нет. А как только понял… Впрочем, это невозможно.
На фоне этого рассуждения может сложиться образ прямолинейного движения ко все более чистой абстракции как родового признака современной поэзии. С некоторой осторожностью принято обнаруживать в «современной» (какого времени?) поэзии выпадение из текстов размера, рифмы и прочих старомодных украшений. Но ранее этой бедности речи явилась нагота мышления, или, по Заболоцкому, «голые глаза» поэта, взыскующего прозрачной реальности.
Нина Садур права, объединяя милых её сердцу друзей по новосибирской юности в компанию с названием «Сибирская школа». Что объединяло между собой вечных и непримиримых оппонентов, какими были Анатолий Маковский и Иван Овчинников? Невероятная свобода и непосредственность поэтической речи, о которой уместно будет сказать словами Лао-цзы: «Верные слова не изящны». Зияющая угловатость их текстов была естественной, что подтверждается в случае обманчиво напевных и ровных строчек стихов Александра Денисенко, дерзостью не уступающих ритмам его товарищей.
А ритмы эти, рождённые в толще безвременья, в жажде расслышать слабые шумы Серебряного, должно быть, века — эти ритмы надо было воссоздать заново. Несколько ранее эту операцию продолжения прерванной линии русской поэзии предпринял Иосиф Бродский в Питере. Несколько позже в Новосибирске Сергей Самойленко так скажет о себе: «Я должен был воссоздать этот мир подобно тому, как археолог конструирует облик динозавра по разрозненным костям скелета». В этой живородящей пустоте обязаны были появиться никем не предсказанные Михаил Дроздович, Юлия Пивоварова, Игорь Лощилов, Виктор Iванiв… Назовём для простоты и определённости рассматриваемое явление так: сибирский поставангард.
Николай Некрасов верно заметил, что «поэтом можешь ты не быть», но частенько нарушал собственную максиму, уснащая общественные воззвания бедными рифмами, обедняя разом как поэтичность, так и гражданский пафос своих текстов. Равно как и Федор Тютчев много помог бы становлению милой его сердцу монархической идеи, кабы не принялся обличать в отсутствии ума своих потенциальных читателей, а напротив, поверив в оный, поделился бы с ними красотами самодержавия наряду с иными красотами, хотя бы и природы. Ведь поэзия есть прямая речь сведущего человека, а не лукавого проповедника, дурно исполняющего обрыдлую работу по научению косного и упрямого контингента. Не могу не вспомнить здесь сочинений Всеволода Емелина и Евгения Лесина, а там и несравненного Мирослава Немирова, а за ним и Галича с Высоцким. Отважно устремляясь в сторону сугубой реальности в её ужасающе гротескном воплощении, не станут они, подобно упомянутому господину Некрасову, красиво отставлять ножку, ища глазами репортёров.
Когда я крепче сжимаю
несуществующее перо
когда я прикрываю веками
потусторонние шорохи
усталого дня
тогда по сонной артерии
косяком летучих голландцев
мое трудное время
проходит
Сергей Васильев, поэт (1993 г. р.)
Любимый поэт — Михаил Кузмин
Современная поэзия сегодня как никогда открыта всеобщему контексту, поэтому стоит ли отделяться, погружаясь в свой местечковый сибирский котёл? Я думаю, нет потребности в поэтической идентификации — важнее качество текста. Чтобы отличить хорошую поэзию от плохой, так же как и в науке, важно знать, что уже было сделано, – читать и ещё раз читать, параллельно представляя себе историю поэзии. Тогда будет понятно, кто из современных поэтов занимается чем-то откровенно вторичным, например, воспроизводит практики вековой давности и гордо именует себя авангардистом, а кто действительно пытается делать что-то новое. Безусловным знаком качества русскоязычной поэзии является литературная премия Андрея Белого.
Неизбежным и, как правило, плодотворным для поэзии является взаимодействие с современным искусством. Вспомните хотя бы московский концептуализм, появившийся в начале 1970-х годов. В целом мне не очень понятно, что такое границы искусства и как их определить. Грани дозволенного можно определить достаточно формально: хорошо бы не нарушать закон. Например, если взять историю с оперой «Тангейзер», то суд ведь постановил, что чувства верующих она не оскорбляет, поэтому последующее её снятие ничем, кроме позора, не назовёшь. Я думаю, такие грани каждый должен проводить для себя сам, ведь, в конце концов, и спросят с каждого по отдельности.
Где начинается долженствование, там кончается творчество, поэтому вопреки некрасовскому «гражданином быть обязан», я согласен с пушкинским «не для корысти, не для битв». При желании, конечно, поэт может и «гражданскую лирику» писать, главное – твоя внутренняя в том потребность.
мы пьём и пьём сказал бы пауль целан
мечтательно раскуриваем трубку
прельщаемся кокто и бертолуччи
друг другу сахарок даём с руки
окно во двор рябина старый дятел
русалкою закусываем водку
зубные запрещают целоваться
а дышится легко но через раз
такой январь что хочется по снегу
бежать пока к себе не возвратишься
забыв всё что о жизни этой слышал
и что о ней когда-то прочитал
Виталий Красный, поэт, звукорежиссер (1984 г. р.)
Любимый поэт — Лев Рубинштейн
Поэзия для меня — это искренние чувства, меняющие жизнь. И если ты ищешь в поэзии именно искренность, то неважно, насколько известен и признан поэт.
Я не стал бы отдельно выделять сибирскую поэзию из общероссийской, поскольку не очень понимаю, чем поэты-сибиряки отличаются от другогородних. Анализу это не поддаётся.
Может ли contemporary art размывать границы поэтического искусства? Конечно, это в его характере, ведь оно как раз исследует эти границы. И поэзия в этом отношении, по-моему, не менее показательна, нежели искусство изобразительное или акционистское. Нести внутреннюю ответственность перед обществом поэт не должен, но может. Читатель сам решит, дарят ему стихи свет и надежду или нет. Умышленно претендовать на звание Поэта с большой буквы — это терять ощущение игры и свободы.
