Поэзия — ключ к человеку

LT: Антон, недавно вы приняли участие во всероссийской онлайн-акции «Библионочь» — поделитесь впечатлениями.

АНТОН МЕТЕЛЬКОВ: В процессе трансляции вместе с томским (а ныне московским) писателем Андреем Филимоновым я и пришедшие ко мне в гости новосибирские поэты Юля Пивоварова, Слава Михайлов и Виталя Шатовкин полчаса беседовали о сибирской поэзии, читали стихи. Андрей Филимонов наговорил много лестных слов о новосибирской поэтической школе, сравнивал её с Лианозовской (творческое объединение поставангардистов Москвы и Подмосковья, существовавшее в 50–70 годах XX века — прим. ред.). А потом, когда в эфир вышли одновременно около десятка поэтов, начался «театр абсурда с сурдопереводом». Скорость интернета у всех разная, люди слышали свой собственный голос двухминутной давности — весело, в общем. Это был интересный опыт с антропологической точки зрения — казалось, что мы стоим на пороге будущего, но пока совершенно не знаем, как с ним обращаться. Если бы на нас в этот момент смотрели люди из будущего, они бы, конечно, смеялись.
А на следующий день была «Библионочь» на онлайн-площадке ГПНТБ СО РАН, где я являюсь научным сотрудником. Поскольку акция была посвящена 75‑летию Победы, я выбрал не очень известные, но очень мощные стихи поэтов военного времени — как андеграундных (Алик Ривин, Ян Сатуновский, Игорь Холин), так и вполне советских (Александр Твардовский, Борис Слуцкий, Юрий Белаш).

Сегодня многие сферы искусства переходят в онлайн. А для вас что интереснее — самому открыть томик стихов или послушать их в авторском исполнении?

Я сам устраиваю большое количество поэтических и околопоэтических встреч, где люблю читать вслух чужие стихи. Но лично мне (и, думаю, не только мне) для нормального восприятия нужно прочесть текст на бумаге. Звучание стихов сродни музыке — даже если какие-то смыслы неминуемо ускользают, остаётся непосредственное воздействие на физиологическом уровне. Вообще, коммуникативную функцию я считаю одной из самых важных для поэзии. На бумаге мы работаем над формой, чтобы через форму, которую мы придали словам, читатель смог что-то там для себя понять и почувствовать. При чтении вслух происходит ровно тот же самый, очень тонкий процесс — донести что-то до слушателя, не расплескав, а, желательно, наоборот, обогатив. В этом смысле, конечно, актёрское чтение редко бывает хорошим. Совсем другое дело — авторское чтение. Поскольку поэзия — это ключик к другому человеку, то авторское чтение, конечно, добавляет красок в эту коммуникацию.
В искусстве вообще очень важен процесс непосредственной (и даже невербальной) передачи опыта. Скажем, я учился режиссуре у Анны Ивановны Вахрамеевой, а она была ученицей Бориса Равенских, работавшего с Мейерхольдом. Вот эта непрерывность имеет большое значение. И учёба здесь это, конечно, не просто передача знаний и умений, а нечто гораздо большее. Как любовь. Мне повезло дружить с Иваном Овчинниковым и Александром Денисенко — я считаю их своими учителями в поэзии, хотя ни одного урока в привычном понимании они мне не давали. Однажды мы делали телемост с питерскими поэтами и в нём принимал участие Михаил Ерёмин — последний живой представитель филологической школы, сообщества ленинградских поэтов, образовавшегося в пятидесятые годы на филфаке тамошнего университета. И во время телемоста, когда он читал стихи, можно было разобрать далеко не всё, но это было абсолютно неважно. Это было прикосновение.

Последние годы поэты организуют концерты на крупнейших площадках страны. Значит ли это, что поэзия у нас стала более востребованным жанром, чем, например, пять лет назад? Есть ли такое понятие, как «поэтическая попса»?

Это скорее иллюзия поэзии, которая разыгрывает в свою пользу некий парадокс (паразитирует на нём). С одной стороны, у человека есть неосознанная потребность в поэзии как в некой бытийной вещи, а с другой стороны, поэзия всё-таки достаточно сложно устроенная штука, чтобы вот так с кондачка в неё въехать. И потребителю в нашей стране предлагается «как бы поэзия», то есть нечто, формально соответствующее упрощённым представлениям и ожиданиям. Это не только к поэзии относится — то же самое, например, с философией. Она жизненно необходима человеку, но на практике это выражается в бешеной популярности Паоло Коэльо или, скажем, Ричарда Баха. Это работает с чем угодно. Возможно, есть какие-то волны популярности — на поэзию, на философию, комиксы… Это суть шоу-бизнеса — работа с симулякрами, выстраивание фальшивой картины мира. Возможно, на этом фоне повезло религии — она действительно работает с серьёзными вещами. Тут тоже всегда есть риск уйти в спекуляцию, но здесь он осознаётся и проговаривается как поле битвы.

Вы являетесь объединяющим звеном многочисленных групп новосибирских литераторов. Каким образом выстроен этот организационный процесс?

Глобальная тенденция такова, что мир всё больше и больше стремится к размежеванию, и было бы нелепо стоять на пути у исторического процесса. Скорее, мы с друзьями создаём некое пространство, в котором может существовать поэзия как мы её понимаем. И любой желающий может к этому пространству присоединиться. Когда-то я делал телемост с российским писателем и поэтом Вячеславом Курицыным, и он назвал таких людей, которые форматируют социокультурное пространство в соответствии со своими видениями, агентами той или иной системы ценностей. Вот мы и занимаемся такой «агентской» деятельностью.
А вот выстраивать связь между поэтическими поколениями действительно важно. Когда я и мои друзья примерно десять лет назад входили в литпроцесс, мы совершенно ничего не знали о том, что происходило в Новосибирске до нас — он казался нам выжженной землёй. И мы, как водится, наизобретали кучу велосипедов. По моим наблюдениям, это всегда и везде происходит с завидной регулярностью. Выпрыгнуть из этого колеса нам помогли Боря Гринберг и другие поэты старших поколений, отнёсшиеся к нам с большим сочувствием.

С чего лучше начать знакомство с сибирской поэтической школой?

Для того чтобы влюбиться в поэзию, в принципе нужен какой-то ключик — автор, который срезонирует с тобой и от которого можно затем путешествовать в разные стороны. С прозой проще. Здесь я бы рекомендовал начать с Сергея Тиханова — это очень тонкий автор, и недавно у него как раз вышла новая книжка. Что касается поэзии — может быть, с Виталия Красного, стихи которого, как всякие настоящие стихи — смелые, честные и неповторимые, но ещё и лихие, и разухабистые, и весёлые. Ещё одним ключиком — может быть, самым главным — к новосибирской поэзии могут стать стихи Юли Пивоваровой. Из поэтов старшего поколения, наверное, лучше всего начинать с Александра Денисенко: его стихи имеют более классическую форму, по сравнению, например, со стихами Маковского или Овчинникова, но несут в себе очень мощный заряд.
Я обычно выделяю три поколения новосибирских поэтов. Во‑первых, поколение 1930–1940‑х годов рождения, в первую очередь это Анатолий Маковский, Иван Овчинников и Александр Денисенко и другие до Евгения Миниярова. Следующее поколение — авторы, родившиеся в 1950–60‑е годы: Станислав Михайлов, Юлия Пивоварова, Борис Гринберг, Владимир Светлосанов, Владимир Назанский, Александр Ахавьев, Игорь Лощилов, Андрей Щетников, Сергей Самойленко, Янка Дягилева и так далее — до Андрея Жданова. И наконец, авторы 1970–80‑х годов рождения: Виктор Iванiв, Антон Сурнин, Михаил Моисеев, Пётр Матюков, Олег Копылов, Александр Дурасов, Виталий Шатовкин… Ну и сейчас уже сформировался ряд интересных авторов, родившихся в девяностые: Дмитрий Королёв, Дмитрий Северов, Сергей Васильев, Валерия Яковлева, Дарья Валова, Александра Магзянова, Мария Ульянова. Конечно, хороших авторов намного больше — я назвал далеко не всех.

Вы как-то назвали Новосибирск одним из самых интересных мест в России. Расскажите подробнее о литературной жизни в городе — что и где происходит самое интересное?

Конечно, с Москвой и Питером в этом смысле конкурировать сложно, но я достаточно хорошо представляю, как устроен литературный процесс в разных российских городах, и абсолютно уверен, что по вовлечённости в него такого количества высококлассных и разноплановых авторов мы — одни из лидеров.
У нас есть несколько крупных фестивалей: «Книжная Сибирь», «Новая книга», «Белое пятно» и «Другие книги», молодежный фестиваль «Переплёт». Этой осенью я с Яниной Болдыревой и Аней Галеевой запланировали большой фестиваль самиздата, но в связи с известными событиями ничего определенного по его поводу сказать пока не могу.
Мне очень интересна «Студия 312», которую мы в 2017 году организовали на третьем этаже ГПНТБ СО РАН. То есть даже не студия сама по себе, а некий образ, который она воплощает — материализация того, как это должно быть устроено. Есть такая распространенная шутка, что, мол, пишу стихи потому, что нет таких, которые мне нравится читать. Я думаю, это вообще один из основных стимулов для любой деятельности — так получилось и со студией. Это одновременно и музей, экскурсия по которому расскажет всю историю сибирской поэзии, в первую очередь неофициальной, поскольку самое интересное происходило в андеграунде (да, наверное, и до сих пор так). С другой стороны, это и салон как место неформального общения, и лаборатория, в которой мы работаем над литературными проектами. Это пространство имеет своё дыхание, оно очень быстро стало «намоленным». Есть несколько аналогов таких мест в Новосибирске — это, например, мастерские художников на Советской или арт-коммуна Антона Карманова на Горького.
В позапрошлом году к нам на фестиваль «Книжная Сибирь» приезжал петербургский поэт и литературовед Валерий Шубинский. Он был очень впечатлён и сказал: «Удивительно: у нас в Питере, да и вообще везде, элитарная культура фактически находится в гетто, а здесь я целый час читаю стихи на главной сцене мейнстримового литературного фестиваля, при большом скоплении народу».
А вот с книгоизданием в Новосибирске всё обстоит гораздо хуже, чем в любом из соседних городов — Барнауле, Омске, Томске или Красноярске. Правда, наши друзья из города Кемерова в прошлом году выиграли замечательный президентский грант, на который было издано 24 книги сибирских поэтов, среди которых девять новосибирцев (в том числе — моя).

А как вообще издаются новосибирские поэты?

У нас в городе активно действуют современные самиздатчики: Андрей Щетников и его Артель «Напрасный труд», Антон Карманов и «На дне», Олег Полежаев и «Иzzдат», Дима Гусев и «Подснежник» и ещё несколько инициатив. Но такая деятельность, конечно, тоже сопряжена со многими трудностями.
Кроме того, для жизнеспособности местной литературы нужно по меньшей мере два издания: одно — занимающееся сохранением традиции, а другое — ее развитием или развенчанием. В Новосибирске как раз выходит два серьезных литературных журнала — «Сибирские огни» и «Реч#порт», издательством которого занимаюсь я и ещё несколько новосибирских поэтов и художников. В течение года материалы «Реч#порта» публикуются в интернете, а по итогам года мы издаём бумажный номер с лучшими материалами за год и дополнительным эксклюзивом. В этом году мы каждый месяц публикуем подборку из 12 важнейших стихотворений в истории новосибирской поэзии с точки зрения того или иного эксперта. Каждую подборку сопровождает визуальный ряд из работ известных новосибирских художников. Таким образом, к концу года мы получим своеобразную антологию из 144 стихотворений.

Можно ли в сибирской литературе выделить актуальные тренды?

В качестве одной из тенденций можно назвать постепенное укрепление позиций свободного и гетероморфного (неупорядоченного) стиха, хотя эксперименты в этом направлении продолжаются по меньшей мере с 1960‑х годов. Не хочу показаться резонёром, но глобализация играет свою пагубную роль — часто в современных условиях становится невозможным определить, где живёт автор того или иного стихотворения. Размывается то, что называют региональной идентичностью. И в Сибири это тоже происходит, причём зачастую с наиболее продвинутыми авторами. Хотя есть и обратные примеры: вот Лера Яковлева — мне кажется, её стихи существуют одновременно с учётом опыта и русской, и сибирской поэзии. Постепенно сибирская литература встраивается во всероссийский контекст. На протяжении многих лет всё Зауралье было для жителей европейской части России практически терра инкогнита, сейчас ситуация несколько поменялась: Юля Пивоварова, например, в прошлом году вошла в шорт-лист престижных Григорьевской премии и премии журнала «Плавучий мост», а Слава Михайлов стал обладателем премии Анненского.

В последнее время все мы стали больше ценить собственную идентичность, основанную, в том числе, и на краеведении. Видимо, поэтому и родился ваш проект «город-текст»?

Краеведение традиционно является одним из выигрышных направлений в провинциальном книгоиздании. Мне показалось, что, если бы краеведение развивалось также и в сторону художественных текстов, это могло бы быть местом встречи регионального (в частности, сибирского) читателя, писателя и издателя. Ведь не секрет, что сегодня в региональной книжной культуре читатели, писатели и издатели существуют сами по себе, не очень интересуясь друг другом. Мы в «Студии 312» придумали проводить лабораторные работы «город-текст»: мы гуляем в том или ином районе города, и в результате рождаются (или не рождаются) новые тексты. Кроме того, мы собираем интересные тексты, связанные с Новосибирском, которые были написаны предшественниками, и всё вместе это уже выросло в такую альтернативную карту города со своими достопримечательностями, показывающими, что город наш — не такой серый и унылый, как многие считают. Следующий шаг — это возвращение текстов на улицы города. Недавно мы как раз смонтировали фильм «Город Iванiв» по мотивам одной из таких прогулок. Также мы рассчитываем и на сотрудничество с художниками.

Вы пишете диссертацию на тему новосибирского андеграунда 1980–1990 годов — что происходило в поэтической жизни города того времени?

Я пишу диссертацию о литературно-художественных журналах Сибири и Дальнего Востока с акцентом на постсоветском периоде. Но в каком-то смысле вы правы: я действительно стараюсь уделять внимание лакунам, связанным с публикациями андеграундных авторов. Вести отсчет уместнее не с 1980‑х, а с 1960‑х годов. В первую очередь это, конечно, ЛИТО Фонякова и литературный Академгородок со своим особым миром, который всегда был несколько герметичным. И дни поэзии в НГТУ, которые устраивал Евгений Раппопорт, а активно помогал ему в этом Евгений Шурыгин. Потом — всё шло такими волнами — в начале 1970‑х годов в Ленинград вернулся Илья Фоняков, Евгений Раппопорт к этому времени уехал в Иркутск, Академгородок покинули Владимир Захаров и Владимир Бойков. Продолжили работать несколько локальных ЛИТО, но большинство шестидесятников к этому времени как-то уже обособились. А новый всплеск, как мне видится, пришелся уже на конец 1980‑х годов, когда силу набрало следующее поколение авторов. Если формация «шестидесятников» в Новосибирске была достаточно монолитной, то в следующем поколении уже возникает множество обертонов — это и, скажем так, рок-поэзия Янки, Черного Лукича, Дмитрия Истомина, и неофутуризм Игоря Лощилова, и, впоследствии, комбинаторика Бориса Гринберга, и сибирское битничество Андрея Щетникова. На 1980‑е годы в Новосибирске пришелся и расцвет самиздата, главными деятелями которого были Евгений Иорданский и Олег Волов. Важную роль в этот период сыграли две формации: во‑первых, литературное пространство в Картинной галерее, которым много лет заведовал Владимир Назанский, и во‑вторых, «Пан-клуб» при газете «Новая Сибирь». И ещё — это напрямую относится к теме моей диссертации — в первой половине 1990‑х годов вышли три номера отличного альманаха «Мангазея», на страницах которого были опубликованы лучшие образцы того, что ранее было создано в андеграунде. Во второй половине 1990‑х годов публикации этой направленности переместились на страницы «Сибирских огней», но в итоге сошли на нет. Снова последовало затишье, прерываемое некоторыми проблесками — такими, как электронный журнал «Драгоманъ Петров», кратковременно издававшийся Игорем Лощиловым, Викторым Iванiвым и авторами их круга, и несколько номеров журнала Kto zdes’?, который делали Лощилов и Щетников. Оживление началось во второй половине 2000‑х годов, когда сперва возникло движение «Шорохо», а затем, года с 2009-го — то, что, кажется, Миша Немцев окрестил как «поколение experiences», в объединении которого решающую роль сыграли Слава Ковалевич и Кристина Кармалита, — собственно, тогда же и я начал участвовать во всей этой истории.

Антон, вопрос как раз о результатах вашей поэтической истории: вы принципиально не ставите знаки препинания в стихах? Это не мешает их правильному восприятию?

Я не думаю, что у стихов может быть «правильное» или «неправильное» восприятие — любое правильное, если оно восприятие. Лет пятнадцать назад мне хотелось найти такую форму стихотворения, которая бы подчёркивала ценность каждой строки: мне казалось, что в большинстве стихов, которые я тогда читал, ничего бы принципиально не изменилось, если записать их в строчку. А мне хотелось оправдать необходимость традиционной записи стихотворения в столбик, и я выработал такую манеру, при которой в качестве основного знака препинания используется переход на новую строку, а остальные знаки при этом вроде как и не очень нужны. Потом, конечно, выяснилось, что такую форму записи до меня придумали уже не один раз. Хотя сейчас это и не имеет для меня такой важности, но до сих пор форма с редуцированным синтаксисом меня вполне устраивает и является комфортной для тех вещей, которыми я занимаюсь в поэзии. Наверное, это ещё связано с фонетикой, мелодичностью, которая играет для меня первостепенную роль. Но при необходимости я знаки препинания, конечно, ставлю.

В вашей «Студии 312» есть и книги, и фотографии, и картины — как вы относитесь к коллаборации в искусстве?

Процесс сотворчества я нахожу очень привлекательным: в нём содержатся огромные резервы. Стихотворение как непременный результат творческой деятельности не является для меня принципиально важным, и если есть возможность задействовать ещё какие-то каналы коммуникации, я только за. Здесь, правда, сложно понять, как они должны строиться — по системе «ведущий — ведомый» или на равных. И ещё: одно дело, когда художник, грубо говоря, рисует иллюстрацию к уже готовому стихотворению, а другое — когда и текст, и рисунок (или другие художественные средства) возникают одновременно, влияют друг на друга, меняются в реальном времени. В этом смысле хрестоматийный пример — спектакль «Город на заре», поставленный Плучеком и Арбузовым именно в таком режиме.
С художницей Олей Таировой, например, мы сделали замечательный арт-объект, который я называю «Русская авангардная поэзия от Пушкина до Iванiва» где постарались выявить авторов, оказавших влияние на формирование поэтики Виктора Iванiва. Оля это визуализировала и сделала интересную игровую инсталляцию. Отдельный, очень близкий мне тип коллаборации происходит, когда мы делаем мастер-классы для детей и сочиняем с ними, например, черновики Лермонтова к стихотворению «Парус» — это всегда очень весело и интересно.

Как вы считаете, изменится ли поэзия и формат её подачи в ближайшее время?

Сама поэзия, конечно, не изменится. То, что она и так всегда меняется — это понятно: каждое новое стихотворение — это то, чего раньше не было. А в связи с приходом новых технологий уже не раз прогнозировали изменение поэзии — и под влиянием гипертекста, и в виде видеопоэзии… Однако эти практики остаются маргинальными. Формат подачи, конечно, неминуемо переходит в цифру. Но мы не сдаём рубежи.

Люди из будущего
такие маленькие
в детской комнате