Кто последний к Мефистофелю?

LT: Антон, как называется жанр, в котором ты работаешь, и что ты скажешь о его развитии?

АНТОН МОЗГАЛЁВ: Многие ошибочно думают, что у меня театр одного актёра. Да, чаще всего я играю на сцене один, но это не моноспектакль в привычном смысле, когда стол, стул и кто-то ведёт размеренное повествование. DRAMA & PHYSICAL THEATRE – это синтез русского драматического психологического театра и европейского пластического театра. В репертуаре есть такие постановки, как «Гамлет. Психоз» или «Маркиз де Сад», в которых играют от двух до четырёх человек. Наши спектакли – это полноценные зрелища с широким набором выразительных средств и технических решений.
В России театров, делающих что-то подобное, почти нет. Например, легендарный московский театр «ЧерноеНебоБелое», в котором мне посчастливилось работать, больше известен за границей, чем у нас. Европа в этом отношении, конечно, более продвинута, но там театры развиваются по направлениям: либо пластика, либо драма. А чтобы это всё органично переплелось в одном артисте на сцене, такого там – нет. 

Ещё вчера, до пандемии, ты с успехом гастролировал по Европе. А сегодня спектакли DRAMA & PHYSICAL THEATRE проходят с аншлагом в твоём родном Северске. Откуда в провинциальном городе такая тяга к экспериментальному театру?

Потому что в Северск я приезжаю каждый год более десяти лет. Сначала там настороженно относились к моим спектаклям, как к чему-то новому, ещё неизведанному. Постепенно это начало меняться, и мои гастроли уже стали традицией, появился свой зритель, который ждет спектаклей, всегда полный зал.
Вообще, восприятие любого зрителя зависит от его кругозора, «насмотренности», желания расширять свои рамки. Это хорошо видно по перформансам, которые я обычно устраиваю в фойе перед спектаклем: несколько пластических этюдов для погружения в атмосферу, чтобы зритель мог близко рассмотреть меня в гриме. Если в Европе люди активно включаются в импровизацию и не боятся меня, то у нас в России – наоборот.
В Новосибирске, кстати, спектакль прошёл достаточно напряжённо, но чувствовалась вовлечённость зрителя. Но я и перформанс не устраивал, соблюдая требования социальной дистанции.

Но что твоё творчество даёт зрителю, какие удовлетворяет потребности?

Есть два типа режиссёров: одни ставят то, что хорошо продаётся, потому что нравится зрителю; другие думают про спрос в последнюю очередь, делая какие-то свои вещи. Я не знаю, к какой категории себя отнести. Все спектакли я ставил за свои деньги, зарабатывал и вкладывал в новые постановки. Просто ничего другого я делать не могу. Ну а зритель, судя по отзывам, по-разному относится к моему творчеству: кто-то негативно, кто-то восторженно. DRAMA & PHYSICAL THEATRE – это как «американские горки»: сильные эмоции гарантированы, но кого-то «укачивает». А если серьёзно, та психоделическая атмосфера спектаклей, со специфической игрой света, музыки и текста, отключает человека от всего суетного, погружая как бы в сон наяву. И, знаете, иногда людям, чтобы расслабиться, сначала нужно пережить эту эмоциональную встряску. Тогда и жизнь вокруг наполняется новыми красками! Вот такая психотерапия.  

Ты действительно работаешь без сценария и все спектакли появились путём импровизации? 

Это на стадии придумывания спектакля, когда я много репетирую, ищу образ и средства выражения. Например, в одной из таких импровизаций возник облик старика с тростью, я увидел его движения и взгляд, услышал голос. Вот так, постепенно стал вырисовываться некий персонаж, в котором проявились черты Мефистофеля. И за этим уже, естественно, потянулись текст Гёте и фигура Фауста. Если в процессе репетиций выстроить точную систему координат, то она начинает жить внутри спектакля по своим законам, диктуя музыку, слова и пластику.
Этюды на репетициях записываются на видео, потом из этих записей я выбираю лучшие моменты, которые и становятся частью спектакля. А он, ближе к премьере, приобретает реальные черты и даже жёсткие схемы. Любое незначительное отклонение от плана может привести к тому, что я не впишусь в хронометраж спектакля, а это чревато потерей его значительных смысловых частей. 

Персонаж учёного у Гёте приходит к выводу, что главное в жизни – найти полезное для общества дело. У тебя Фауста волнует другая тема. Почему?

Начиная работу над спектаклем «Фауст. Ритуал», я ещё не знал, каким будет финал, версий концовки выстраивалось несколько. Но в этом есть какая-то магия, когда в процессе репетиций через твои внутренние фильтры проходят разные смыслы и надо почувствовать, уловить что-то одно верное. Я сделал акцент на продаже души человека. Мир сегодня настолько погряз в страстях и соблазнах, что мы, грубо говоря, уже все стоим в очереди к Мефистофелю. А вообще, у Гёте столько разной философии заложено в это произведение, что можно бесконечно вдохновляться и находить какие-то новые смыслы. Но в формате моноспектакля это всегда очень интересная, но сложная задача: нужно очень логично и точно выстроить сцены, текст персонажей и аудиоэффекты, чтобы зритель успевал воспринимать материал. 

Ты часто говоришь, что к добру и любви твои герои приходят через зло и преступления. Другого пути не существует?

Если зритель видел только 60 минут беспросветной тьмы, то история не тронула бы его сердце. Какой смысл в таком спектакле? Действительно, повествование может быть мрачным, как в «Калигуле», где всё, кажется, тонет в пороке. Но всегда возникает переломный момент, и одна фраза «Я понял, что главное в жизни – любовь» меняет всё. Наступает раскаяние и через это – очищение души главного героя. Останется ли он в живых, простят ли его – уходит на второй план. Переход от зла к добру произошёл, это изменило отношение зрителя к герою.

Мир сегодня настолько погряз в страстях и соблазнах,
что мы, грубо говоря, уже все стоим в очереди к Мефистофелю

Сейчас я репетирую спектакль по роману Франца Кафки «Процесс». Не знаю пока, сделаю ли эту историю, но она резко отличается от всего списка спектаклей, которые я сыграл.
Там может быть совсем другой и путь героя, и эпилог.

«Игра на выживание» – так ты называешь то, чем занимаешься на сцене. Как ты восстанавливаешься после спектаклей?

Театр, как профессиональный спорт, не идёт на пользу здоровью. После спектакля, конечно, бывает очень тяжело физически, потому что на сцене ты отдаёшь зрителю свою энергию без остатка. Но психологически я прохожу путь очищения вместе со своими героями, даже если они умирают, я не ощущаю тяжести и очень легко освобождаюсь от них.
Восстанавливаться физически мне помогает сон, медитация и спортзал. Это здорово расслабляет и придаёт сил. 

Ты закончил здесь театральный институт, что-то ещё связывает тебя с Новосибирском сегодня?

У меня тёплые воспоминания об этом периоде, всё-таки прожил здесь 5 лет, и за это время город стал родным. Правда, последний раз я приезжал в Новосибирск на гастроли в 2007 году, получается, что мы не виделись почти 14 лет. Но всё равно я поддерживаю связь с однокурсниками, слежу за театральной жизнью в городе.
Да, пандемия пока закрыла границы, но зато дала много поводов для встречи со старыми и новыми друзьями у себя на Родине.