Театр — бесконечная сказка

LT: Новосибирск называют театральной столицей Сибири. Можно ли говорить о расцвете театрального искусства в нашем городе?

ЛАВРЕНТИЙ СОРОКИН: Конечно, сейчас есть некоторые проблемы со зрителем, многие боятся посещать людные места. В зале на 500 мест можно увидеть 50–70 человек в масках, которые сидят, тихонечко хлопают. Но это всё пройдёт, всё переживём. И театру, как никакому другому коллективу, жизненно необходимы гастроли, обмен опытом, фестивали, выезды. Вариться в одной кастрюле тяжеловато, я это по себе знаю, ведь я 15 лет проработал в Норильском Заполярном театре драмы им. В. Маяковского. Надеюсь, скоро всё вернётся на круги своя.
Если отбросить все нюансы, связанные с пандемией, то можно сказать, что за последние годы произошли позитивные изменения в театральной жизни нашего города. В этом смысле «Старый дом» для меня образец. С приходом Андрея Прикотенко и Оксаны Ефременко театр заметно поднял планку. Каждый спектакль у них — яркое событие, они пробуют всё, не боятся новых форм, и за это им огромное спасибо. Большую работу делает и директор Антонида Гореявчева. Новосибирск богат театрами на любой вкус. Я знаю людей, которые много лет ходят только в театр Сергея Афанасьева, являясь его горячими поклонниками. Мне нравится, что проповедует Сергей Николаевич, он любит ставить классику, и это всегда любопытно. Конечно, кто-то пишет, что люди давно устали от классиков. Но это всё враньё, я в это не верю. Как могут утомить Островский, Чехов, Гоголь? В репертуаре обязательно должны быть и русская, и зарубежная классика. Если говорить о нашем театре «Глобус», то у нас разнообразный репертуар, в том числе много классических спектаклей не только для взрослой аудитории, но и для детей и подростков.

А как вы относитесь к осовремениванию классических спектаклей?

Недавно я посмотрел мини-сериал Георгия Константинопольского «Мёртвые души» и был поражён, как у него ловко и элегантно получилось перенести гоголевский сюжет в нашу реальность. Думаю, Николай Васильевич изрядно бы посмеялся, если бы увидел это с того света. Если осовременивать классику аккуратно и с умом, то я не имею ничего против. Но бывает и тихий ужас. Например, я смотрел современного «Дядю Ваню», где на сцене зачем-то стояло шесть пианино, шёл дождь, женские роли играли мужчины, мужские — женщины. Честно говоря, я ничего не понял, да и зрители тоже. (Смеётся.)

Вы ведь тоже ставите спектакли, как вам роль режиссёра? Работаете сейчас над чем-нибудь?

Профессия режиссёра — это вообще самое загадочное, что есть на белом свете. Во‑первых, можно поиздеваться над собратьями по цеху и отыграться на них за все обиды. (Смеётся.) А во‑вторых, воплотить свои самые фантастические и сумасшедшие идеи на сцене. В основном я переписываю известные произведения. Например, в «Глобусе» я представил спектакль «Макулатура» по роману Чарльза Буковски. То же самое касается «Трое в лодке, не считая собаки» — эту пьесу я создал по мотивам повести английского писателя Джерома К. Джерома. В «Красном факеле» я поставил «Борьбу полов» по рассказам Аркадия Аверченко. Сейчас у меня в задумках новая пьеса, но я пока не буду раскрывать название, это будет сюрприз. Я уже переговорил об этом с режиссёром Алексеем Крикливым, он поддержал мою инициативу, так что, когда выкроится свободное время, сразу приступим к работе. Идея, конечно, сумасшедшая — рома-кокаиновый роман, поставленный по шекспировскому варианту, когда все роли, даже женских персонажей, играют только мужчины. Будет весьма занятно.

Вы получили премию «За непоколебимый талант». Талантливыми рождаются или при желании талант можно развить?

В человеке изначально должна гореть какая-то лампочка. Это видно либо сразу на вступительных экзаменах, либо ты это понимаешь через год, край — полтора. Если же этого не произошло, то ты говоришь студенту: «До свидания, я не хочу портить тебе жизнь». Одного желания играть в театре недостаточно. Я сам ведь никогда не мечтал быть актёром: хотел стать клоуном в цирке, но не прошёл из-за слабой физической подготовки. Вышел я грустный и случайно заглянул в ДК «Победа» на отделение народного театра. До сих пор помню, как режиссёр Сергей Кощеев что-то рассказывал о темпоритме и, заметив меня, сказал: «Присаживайтесь». Я сел, да так и остался в театре, который стал важной частью моей жизни. Мне есть что вспомнить, я был знаком с великими людьми, попадал в забавные истории. Помню случай, как меня и известных новосибирских актёров — Павла Харина и Николая Соловьёва попросили во время январских каникул сделать гробик Офелии. И вот в один из вечеров гробик был готов, мы погрузили его на саночки и не спеша повезли по улице Ленина в «Красный факел». Это был какой-то кошмар, люди так от нас шарахались! Зимний вечер, январские морозы и три чудака везут на саночках маленький гробик. (Улыбается.)

Часто спрашивают: «Не надоедает играть одно и то же?»
Нет! Потому что каждый раз, когда я выхожу к зрителю, например, в роли Несчастливцева, у меня буквально через пять минут возникает ощущение, что я всегда был этим самым Несчастливцевым или городничим Антон Антоновичем,
им родился и вырос

А про «непоколебимый талант» — это про преследующую меня болезнь, людей, которые меня спасают, и театр, который меня бережёт. Только на сцене у меня ничего не болит. Любая роль для меня интересна. Часто спрашивают: «Не надоедает играть одно и то же?» Нет! Потому что каждый раз, когда я выхожу к зрителю, например, в роли Несчастливцева, у меня буквально через пять минут возникает ощущение, что я всегда был этим самым Несчастливцевым или городничим Антон Антоновичем, им родился и вырос. Стоя на сцене, я оставляю за кулисами быт, свою жизнь, порой никчёмную, и становлюсь кем-то совсем другим. И это замечательно. У меня нет похожих спектаклей, даже если я исполняю какую-то роль уже несколько лет подряд, то всегда звучу по-разному, придумываю и добавляю новое. Словом, театр — это чудо, бесконечная сказка, которая спасает и излечивает. Есть такие строки в пьесе Георгия Горина «Кин IV»: «И потом, после смерти, я не исчезну, а перейду в театр теней и начну появляться на сценах всего мира… И не будет этому конца! Ибо мой главный зритель там, на небесах. Я думаю, Он и сейчас занял место в своей ложе и с улыбкой наблюдает за мной… И для Него я буду лицедействовать, петь и плясать, пока хватит сил.

Хоть годы меня уложили в постель
Лей, ливень, всю ночь напролёт!
Из старого дурня не выбьете хмель
А дождь себе льёт да льёт.
Лей, ливень, всю ночь напролёт!
Лей, ливень, всю ночь напролёт!
Пусть мир существует Бог весть как давно,
Чтоб дождь его мог поливать.
Не всё ли равно? Представленье дано,
А завтра начнётся опять…»