Что значит наука без свободы?

LT: Вы участвовали в космических разработках?

ВАЛЕНТИН ИВАНОВ: В 1997 году я работал в Калуге в научно-исследовательском центре «Космическое материаловедение» Института кристаллографии имени А. В. Шубникова РАН. В то время многие учёные поняли, что быстродействие микрочипов ограничено чистотой материала, из которого их изготавливают. Соответственно, чтобы исключить факторы, влияющие на рост идеальных кристаллов, их следует выращивать в космосе в условиях невесомости. Американцы вложили много средств в эти исследования, но получили скромный результат. Тогда они решили выделить деньги советским учёным на проведение теоретических и экспериментальных работ. Я стал одним из тех, кто занимался проблемой математического моделирования выращивания сверхчистых кристаллов полупроводников в условиях невесомости. Мы должны были решить одну из сложнейших задач физики. Известно, что на Земле главная сила, определяющая большинство физических процессов, — это гравитация. Но в космосе она мала, зато все остальные силы примерно одинаковы по величине. И создаваемая нами физическая модель должна была учитывать огромное количество факторов, не столь значительных на Земле. По всем параметрам это была трёхмерная, нестационарная, нелинейная задача, что осложняло её математическое решение. Но мы успешно справились, создав алгоритм и программу для её решения. Кроме этого, я участвовал в проектах фотодетекторов на микроканальных пластинах, позволяющих усиливать сверхслабые сигналы, идущие из далёкого космоса.

И тогда вы уехали в Америку?

В девяностых в России науке было сложно выживать, поэтому я решил перебраться в Штаты. Но довольно скоро я осознал, что такой свободы научного поиска, которая была в Советском Союзе, в Америке, к сожалению, не было. Я работал в ведущих американских лабораториях — в Станфорде, Фермилабе, Аргоннской национальной лаборатории. Да-да, в той, в которой был создан первый в мире ядерный реактор. И ещё в некоторых других. Но во всех них деньги выделялись на конкретные проекты, и вся научная деятельность сотрудников должна была быть посвящена только текущему проекту. Каждую неделю с нас требовали отчёты. Свободного времени ни на что другое практически не было. Но творческий человек эффективно работает только тогда, когда занимается любимым делом.

Довольно скоро я осознал, что такой свободы научного
поиска, которая была в Советском Союзе, в Америке,
к сожалению, не было

А любимое дело как муза: может прийти с неожиданной стороны. Например, внезапно у тебя возникает идея, которая кажется весьма интересной, новой, неожиданной, а ты связан планами и отчётами, хочешь делать одно, а вынужден заниматься совсем другим. Это утомляет.

Много в США трудится российских учёных?

Я и года не пробыл в Штатах, как со мной связались выпускники Новосибирского университета и предложили встретиться в одном из парков. Придя на встречу, я издалека увидел огромный плакат «НГУ здесь!». Я был потрясён. В парке собрались примерно 140 человек! И все талантливые, амбициозные — сибирский цвет науки! Теперь я с сожалением понимаю основную причину нынешнего низкого уровня российского образования и, соответственно, российской науки.

Расскажите о проектах, которыми вы занимались в Америке.

Первый проект, в котором я принял участие в Стенфордской национальной лаборатории, назывался очень амбициозно — Next Linear Collider. То есть мы работали над созданием линейного коллайдера нового поколения. Мы трудились шесть лет, но всё закончилось с приездом специальной комиссии из Вашингтона. Их представители сказали красивую речь о том, что мы должны гордиться работой в лаборатории с наибольшей плотностью лауреатов Нобелевской премии по физике в США, а потом объявили о закрытии проекта в связи с недостатком финансирования. Конечно, основной причиной стало начало военной операции в Афганистане, требующей огромных средств. После этого я перешёл в Фермилаб, в проект под названием International Linear Collider. Там я проработал три года, после чего нас посетили старые знакомые из Вашингтона и снова закрыли проект: Америка начала вторжение в Ирак. Ведение двух войн одновременно обходилось бюджету США в миллиард долларов в день. Видимо, политики сочли военные действия более важными, чем постройка ускорителя. Вскоре мне предложили присоединиться к уникальному международному проекту циклического коллайдера на мю-мезонах — промежуточных между лёгкими (электроны, позитроны) и тяжёлыми (протоны и антипротоны) элементарными частицами. Линейные ускорители, в основном, делают на электронах, потому что, двигаясь по кривым траекториям, эти частицы начинают интенсивно выделять энергию в виде синхротронного излучения, большая часть этой энергии излучается просто в пространство. В линейных ускорителях нельзя накопить много частиц, и они сталкиваются только один раз. В то время как в циклическом ускорителе частицы накапливаются в кольце и сталкиваются много раз, соответственно, в нём возникает больше событий, вдобавок у него низкий уровень синхротронного излучения и меньше потерь, к тому же этот ускоритель более компактный. Церновский коллайдер имеет 24 км в диаметре, а этот можно вместить в диаметр пять километров. Это выгодно, ведь стоимость ускорителя пропорциональна кубу размера, то есть в два раза компактный — в восемь раз более дешёвый. Это был прекрасный проект, но через несколько лет я понял, что он тоже начал задыхаться от недостатка финансирования. Параллельно меня попросили присоединиться к другому проекту в Аргоннской национальной лаборатории — делать фотодетекторы для регистрации порождаемых в столкновениях частиц. Я возглавил теоретико-расчётную группу. В результате трёхлетней работы мы изготовили прототип детектора с заявленными параметрами, но денег на запуск его в серийное производство нам не дали.

Что вы думаете о Большом адронном коллайдере ЦЕРН? Им действительно удалось открыть бозон Хиггса?

Я хорошо помню: когда запускали Большой адронный коллайдер, нас всех собрали глубокой ночью в конференц-зале в Фермилаб. Все операции транслировались из ЦЕРН на большие экраны, и мы с восхищением за ними следили. Как известно, через месяц на церновском ускорителе произошла авария. В первые дни он работал не на полную мощность, энергии повышались постепенно. Сам ускоритель сверхпроводящий, то есть в нём установлены магниты, которые накапливают энергию, и их сопротивление теоретически равно нулю. После разовой закачки энергии магнит долго работает с высоким КПД. Но если магнит вдруг потеряет проводимость, вся накопленная энергия высвободится, и это будет похоже на взрыв. Так вот, через месяц в цепи питания произошло замыкание, система защиты не справилась, и разлилось шесть тонн сверхпроводящего гелия. Произошёл взрыв, а магниты в месте взрыва были отброшены на несколько метров и разрушены. После этого специалисты ЦЕРН год работали над повышением надёжности. Когда система защиты была обновлена, через три месяца, действительно, был зарегистрирован бозон Хиггса.

Мы до сих пор не понимаем до конца, как устроен
мир элементарных частиц, а бозон Хиггса хоть и зафиксирован, но его свойства пока так и не изучены

Да, факт свершился, но этого мало, ведь необходимо понять, как бозон Хиггса встраивается в классификацию элементарных частиц, что при этом добавляется в общую теоретическую модель. До сих пор не создана единая теория поля. Не найден ответ на загадочный вопрос, волнующий науку: почему частицы имеют именно такие массы, а не какие-нибудь другие? Мы до сих пор не понимаем до конца, как устроен мир элементарных частиц, а бозон Хиггса хоть и зафиксирован, но его свойства пока так и не изучены.

Почему вы вернулись в Россию?

Работая в Аргоннской национальной лаборатории, я понял, что мне нет необходимости постоянно проживать в Америке, потому что я могу работать из любой точки земного шара, нужен лишь быстрый интернет. Никому не сказав, я купил себе билет на Родину и улетел. Я работал восемь месяцев в России, и никто из руководства даже не догадывался, что я уже не в Штатах. Я сообщил, что нахожусь за границей, только когда надо было сдавать итоговый отчёт. Я попросил оплатить мне обратный перелёт, но проект находился уже на финальном этапе, деньги закончились, а сотрудники работали практически на одном энтузиазме. Так я и остался в России. Первое время я просто наблюдал, как здесь развивается наука. Коллеги попросили меня сделать доклад в Томском институте сильноточной электроники о том, чем я занимался в Америке, а потом предложили работу. Я сказал, что из Академгородка не уеду никуда: мне нравится там жить и работать, и они ответили: без проблем, у нас в Академгородке есть филиал лаборатории.  Но главное, мне наконец-то сказали фразу, которую я долго ждал: чем хочешь, тем и занимайся. Наконец-то я получил научно-исследовательскую свободу, о которой мечтал в Америке. Даже во время вынужденной изоляции из-за коронавируса я опубликовал одну научную монографию и четыре художественные книги. В России я веду довольно бурную творческую жизнь – бардовские концерты, литературные и поэтические вечера. Для меня сидение дома равносильно тюремному заключению. Человек — существо социальное, он создан для общения и только в нём раскрывается полностью. И я рад, что ограничения постепенно снимаются, надеюсь, что скоро мы все сможем вдохнуть полной грудью и вернуться к привычной жизни, работе, творчеству.

И последний вопрос: американцы всё-таки высаживались на Луну?

Для меня это не подлежит сомнению. В этом проекте было задействовано такое огромное количество человек, что, будь миссия просто фейком, кто-то обязательно бы проговорился. К тому же полёт зафиксировали многие астрономы-любители со всего мира. Прилунение реально повторить, только мировые государства не спешат выделять на это деньги. У Америки есть все технические средства для освоения ближайшего космоса. Посмотрите, какие потрясающие снимки присылает марсоход Perseverance! А звуки Марса? Это уму непостижимо! Я думаю, что XXI век нас ещё удивит физическими и космическими открытиями. И я надеюсь, что этому поспособствуют также отечественные учёные, которые совместно с Европейским космическим агентством готовят проект «Экзомарс». Главное, чтобы правительство, представители бизнеса и научное сообщество постарались восстановить космическую инфраструктуру, во многом загубленную после распада СССР. И тогда, возможно, уже на Марсе мы сможем увидеть плакат «НГУ здесь!»