Художник там, где есть Бог

«Первый раз фамилию «Глазунов» я услышала почти в детстве. Тогда в 80-х, кажется, в «Манеже» с невиданным размахом прошла выставка Ильи Сергеевича, и культурная столица разделилась на две части. Первые восхищались его «синеокими отроками» и «дев хрустальными глазами», другие же по старой советской привычке клеймили за «декоративность» и несоответствие принципам торжествующего тогда в художественной среде стиля – советского реализма.
Действительно, «советского» в масштабных идеях Глазуновых немного. Но много российского, подлинного, родового. Уважения к великому прошлому, из которого они ткут свою изящную духовную ткань настоящего.
Илья Глазунов ушел в вечность, оставив Москве (а вне всякого сомнения, Илья Глазунов – именно московский художник, хоть и с Санкт-Петербургом его связывают прочные фамильные корни) возрожденную им Российскую академию живописи, ваяния и зодчества, а также коллекцию своих работ и авторов мировой живописи. Всё – в дар Москве. И всё же самый ценный его дар – это дети. В семье Ильи Глазунова и его супруги Нины Бенуа родились сын и дочь. Иван и Вера. Ясные черты лица Ивана, достоинство, выдержанность и... талант. В наш век contemporary art его искусство может показаться неактуальным. Да оно и не может, не должно быть актуальным, поскольку оно вечно. Как мозаики Равенны, как Айя София в Константинополе, как фрески Феофана Грека и Андрея Рублева во Владимире, как купола Василия Блаженного на Красной площади в Москве».

ЮЛИЯ ВЕРБИЦКАЯ: Ваши творчество и жизнь отражают путь большого художника, потомственного представителя интеллигенции. Действительно ли ваш путь был изначально предначертан?

ИВАН ГЛАЗУНОВ: Я часто в детстве слышал вопрос: «Иван-то будет дело отца продолжать?» Это, видимо, участь всех детей гениальных родителей. Но у меня было понимание с детства, что быть таким же, но вторым, плохо – это не творчество, а лишь копирование манеры отца. Я решил тогда, что если смогу найти свой язык, то стану заниматься живописью, продолжая семейную традицию, понимал, что это моя дорога, и никакого выбора делать было не нужно, так сложилось сразу.

При этом вы продолжаете дело отца не только как художник, но и как ректор основанной им Российской академии живописи.

Да, я здесь сам взрослел с начала, с её основания, а сегодня из Академии мы выпускаем студентов, которые потенциально могут внести свой вклад в историю отечественного искусства.
Выпускники художественных училищ, поступающие к нам из провинции, порой бывают с очень низким уровнем знаний, как белый лист. Но! Им дан талант. И наша задача – помогать развить его. На мой взгляд, художник, занимающийся ещё и преподаванием, участвует в деле благородном. И отец мой всегда говорил, что педагог – это человек, который делится своей творческой кровью с молодыми ребятами. Но при этом он должен не создавать подобных себе, а вытаскивать из ученика его личность, индивидуальность, которая может вырасти в какое-то интересное художественное явление.

Вы не раз в своих интервью говорили о необходимости возрождения исторической памяти России. Понятно, что как при царе мы жить не можем, как в СССР – тоже. Какой же должна быть современная доктрина державности?

Доктрина как учение, как концепция возможна, например, в экономическом развитии, но Россия – это не только экономика. Сегодня общество объединяется, например, памятью Победы в Великой Отечественной войне, и это действительно сплачивает людей, но этого мало. Наша история – и победы, и страшные потери в ХХ столетии, но мы имеем историческую, генетическую память, наш код культурный от Крещения Руси, который тысячу лет формировал наше мировоззрение, наше самосознание и наш единый образ из поколения в поколение. В Московском царстве с XV века зрела грандиозная идея: Царь Московский – наследник библейских царей и византийских императоров, охранитель и сеятель Православия в мире. Дальше, с Петра I появляются другие приоритеты и желание государя укрепить державу, создав империю, по западно-европейскому образцу. За все это время было много ошибок, даже трагедий, которые мы знаем и помним, но наш культурный код всегда был стержнем, все собирающим, выравнивающим и направляющим. Россия прирастала территориями, всюду несла просвещение, строила, созидала, хранила, отстаивала. Количество университетов, академий, библиотек и музеев, театров, школ является тому доказательством.
ХХ век стал, конечно, самым трагичным. Мы физически потеряли большую часть носителей этого кода, пострадал наш генофонд. Причём во всех наших сословиях. Но люди выживали, несли этот код через лагеря, тюрьмы, войны. Кто-то потерял его, кто-то никогда не расставался с ним, а кто-то обрёл заново. Но без него ничего стоящего не построишь, не создашь и не удержишь – ни государства, ни какой-либо «державной» идеи. Хорошо бы это все понимали: культура, образование, просвещение и вера, конечно, – это и есть наш стержень.

Идеи художников всегда опережали время, поэтому интересно узнать, каким вы сегодня видите будущее страны? Каким должен быть образ в искусстве, в культуре, чтобы поднять Россию?

На мой взгляд, главная идея любого художника – это попытка услышать, почувствовать замысел создателя о нас. Из этого и рождается образ, у каждого художника он свой, всегда выстраданный, выношенный, много говорящий о самом авторе.

Может быть, есть и образ будущего?

Мы живём сегодня, и с нами всегда наше наследие, наша связь с историей мирового искусства, и не дай Бог ее разорвать. А это и есть фундамент нашего будущего. Если у тебя живой, настоящий поиск, то ты развиваешься в этом гармоничном течении. Потерять, отказаться просто.
Вот образ: человек, потерявший память, утративший связную речь, страдающий в деструктивном хаосе, жалкий в потере смысла, здоровья, и физического, и душевного, – к сожалению, это может стать реальностью в ближайшем будущем при таких резких изменениях, совершающихся на наших глазах в отношении людей к устоям мировой цивилизации и восприятию своей роли в ней. Но этот образ не конечный, всё в наших руках! Мы можем на этот процесс влиять и распад остановить, ну, во всяком случае затормозить. И здесь искусство играет огромную роль, художники, их сегодняшние помыслы, замыслы, смыслы, идеи…

Вы стремитесь в искусстве к развитию или стараетесь придерживаться одной творческой колеи?

Без вечного поиска талант легко разматывается. У искусствоведов есть такой термин – «пьяный Саврасов». Работа этого художника «Грачи прилетели» – шедевр русской живописи. Но Саврасов его множил, чтобы как-то выживать. Он был болен, страдал алкоголизмом. И вот к Алексею Кондратьевичу Саврасову стали приходить заказчики уже только за «Грачами».

Без вечного поиска талант легко разматывается.
У искусствоведов есть такой термин – «пьяный Саврасов». работа этого художника «Грачи прилетели» – шедевр русской живописи. Но Саврасов его множил, чтобы как-то выживать

Он повторял этот пейзаж, неизбежно начиная халтурить, плохо прописывая детали, иногда писал ближе к оригиналу. Так грустно заканчивалась его творческая биография. Это пример того, как тиражирование самого себя губит большого художника. Но он пил, а бывает, что человек вполне себе трезво всё разматывает, теряет.

Помимо живописи и академии, вы реализуете ещё много общественно значимых проектов…

Мы все стоим перед вечностью, и у каждого всегда есть возможность послужить хорошему. Несколько лет своей жизни я с радостью посвятил спасению деревянной Георгиевской церкви 1685 года в Архангельской области и её вывозу в музей под открытым небом «Коломенское». Для меня это было очень важно. Я много лет путешествовал по Русскому Северу, ну а церковь Святого Георгия я буквально нашёл среди зарастающих лесом брошенных деревень в Архангельской области. Когда понял, что найти и удивиться, сфотографировать или написать этюд – очень мало, почувствовал свою ответственность. Нашёл – спасай! А тем более шедевр. Такой тип храмовой постройки встречается крайне редко. Деревни там уже погибли, людей нет, редкой красоты деревянная церковь XVII века стоит брошенная, нигде и никем не учтённая, никому не нужная. В Москве же есть музей деревянного зодчества, основанный великим русским архитектором и реставратором Барановским в любимом всеми нами Коломенском. Туда им были перевезены очень важные для русской культуры памятники деревянного зодчества. Но храма среди них не было. И тогда у меня возникла решимость побороться с чиновничьим равнодушием, ставшим препятствием в простом, казалось бы, деле – перевезти храм из «гиблого» места и одновременно пополнить список деревянных шедевров в Москве. Кстати, это единственный деревянный древний храм в Москве сегодня. Конечно, после этого были у Москвы награды от ЮНЕСКО, но делалось всё не для этого.
Кстати, Барановскому приходилось рисковать жизнью для спасения памятников в 30-е годы ХХ века, он за них жертвовал свободой, здоровьем на допросах и в ссылках. А нам сегодня, чтобы спасать наши памятники, надо бороться всего лишь с рутиной и безразличием, побеждая с убежденностью и настойчивостью, объединяясь и беря на себя ответственность за наше наследие.
Я не ожидал, что перевезти деревянную церковь оказалось так же сложно, как будто бы сдвинуть Большой театр с места, но мы с дирекцией музея «Коломенское» и замечательными реставраторами деревянного зодчества это сделали.
Ещё раз скажу, это и есть высшая ответственность для художника перед обществом за наше наследие, кто как не он, должен видеть и понимать истинную ценность погибающих памятников, отчасти для этого художников и учат шесть лет в Академии, чтобы они не смогли пройти мимо. У меня перед глазами с детства был живой пример родителей, потому что Илья Глазунов с моей мамой, которая была художником и искусствоведом, ещё в советское время создавал общество охраны памятников, объединяя людей на этой идее в тот в период, когда памятники в Москве исчезали один за другим. Я помню те экскаваторы, которые, замахиваясь чугунными шарами, рушили стены храмов, старинных домов, а на месте рукотворных символов русской эстетики создавались однотипные унылые бетонные коробки.

Но вы не просто участвовали в сохранении церквей, но также занимаетесь росписями храмов. Что вы как художник чувствуете в этот момент?

Роспись храма – это работа на строительных лесах с ведрами краски, это точно выстроенный масштаб, здесь нельзя ошибиться, должно быть владение формой и понимание стилистики. Для меня это отказ от авторства, как ни странно это прозвучит, поскольку моя задача – не создать авторский храм, а подчеркнуть в его росписи русские церковные традиции. Для меня «получилось» – это когда в церкви возникает ощущение непрерывности этой традиции, будто и церковь не пострадала за советские годы, и атмосфера не нарушалась. Думаю, для этого нужно убрать своё эго, забыть о самоутверждении каком-то, и постараться почувствовать ту эпоху, в которую этот храм созидали, попытаться воссоздать движение мысли и руки тех мастеров, которые работали в знаменитых артелях «у стенного письма» и, зная наизусть Ветхий и Новый Заветы, в конечном счете оставляли послание на стенах храма для нас с вами, разговаривая с Богом. Конечно, есть потрясающая «авторская» Сикстинская капелла Микеланджело или авторство Джотто, например, но в России немного другое отношение к храмовой росписи. Хотя мы и знаем гениальных Гурия Никитина из Костромы, Феофана Грека, имена других церковных живописцев, а всё же для их искусства характерно в первую очередь выражение соборного эстетического опыта церкви. Взять, к примеру, храмы Ярославля, Ростова Великого… Был такой приём декоративный – «ковровость», единый для всех церквей в XVII веке. В синодальный период русской церкви эстетика уже меняется, приходит академическая живопись.
Однажды в ярославском храме, где шла реставрация, я поднялся по строительным лесам на 20 метров под своды купола, с восхищением и огромным уважением к работе старых русских мастеров я тогда обнаружил, что качество росписи там такое же, как внизу, хотя, казалось бы, деталей и тонкостей этих никто и не должен был увидеть. Мастера расписывали этот храм, предстоя перед Господом.
Если работаешь в древнем храме, в исторических стенах, надо помнить об этом, иначе привнесешь туда сегодняшний хаос и дисгармонию, которая, к сожалению, агрессивно множится вокруг нас, но перед вечностью всё отступает.
Стоя перед Колизеем в Риме или перед древним русским кремлём, можно что-то особенное услышать, почувствовать… Стоишь перед ними, будто на краю времени и вечности. Я учусь созерцать.

Каким образом это величие вы стараетесь передать в живописи?

С течением быстроизменяющегося времени стремительно исчезает созданная столетиями эстетика, которая мне очень дорога. Я пытаюсь выразить красоту национального костюма, например, и разгадать его. Переосмыслить какой-то важный, на мой взгляд, сюжет в истории, в котором есть нерв, на который мы легко откликаемся. Ещё меня увлекают цвет, свет, форма.

Как нам сегодня вернуть эту связь – через культуру, искусство, церковь, семью? Что бы вы могли посоветовать такому «разобранному», отчаявшемуся и уставшему от реальности человеку?

Уже в детстве своём человек должен научиться видеть и отличать гармоничное от безобразного, питаться красотой, живой, тёплой, настоящей. Изучая историю искусства, самому заниматься творчеством, любым, тем, что ему ближе: рисовать, писать, сочинять музыку… Это неизменно даёт результаты, кем бы человек впоследствии ни стал. Наполняет его жизнь смыслом, спасает даже, а для кого-то становится профессией.
В нашей истории был опыт, когда гармоничную преемственность в искусстве, которой теперь мы так дорожим, пробовали отменить. На фоне репрессий и расстрелов звучали громкие манифесты лидеров нового течения агрессивного авангарда, авангарда передового коммунистического искусства, как его называли сами создатели. Они противопоставляли вращение шестерёнок и шум пропеллеров, работу механизмов, станков, моторов искусству всех времён и народов, проклиная эстетику прошлого, «старого» мира. Процитирую Малевича: «Я говорю всем: бросьте любовь, бросьте эстетизм, бросьте чемоданы мудрости, ибо в новой культуре ваша мудрость смешна и ничтожна». Прошло столетие с манифестов Малевича, и теперь мы можем взвесить и оценить тот страшный ущерб, нанесённый развитию нашей культуры. Посмотрите, как мы сейчас плачем по утраченной древней Москве, по разрушающимся великим нашим памятникам в исторических городах. К чему же призывал Малевич и иже с ним: «Я живу в огромном городе Москве, жду её перевоплощения, всегда радуюсь, когда убирают какой-нибудь особнячок, живший при Алексеевских временах». Убрали. Снесли… А теперь понимаем, с чем мы остались, что же пришло на смену: все идеи, воплощённые в архитектуре нового коммунистического строя, для меня настолько уродливы и убоги, что просто порой берёт отчаяние, что ты живешь среди этого (за некоторым, конечно, исключением).
Сегодня не хочется разговаривать манифестами, но, по-моему, в наши дни актуальным и остро востребованным становится обращение к человеческой душе, всё, что живет подлинной и настоящей энергией, – рождение смерть, любовь, связь с творцом и со всей канвой нашей жизни, наши ориентиры от древних греков до Шекспира, Достоевского и Толстого, до наших дней… Что мы выбираем и куда мы идём – вот вечные темы для художника, которые, по сути, мало изменяются.
Ребёнок ведь не виноват, что, когда он рождается, перед ним уже разложены гаджеты, которые украдут его детство, это мы их разложили перед ним. Мы же с ужасом наблюдаем, как трудно сегодня детям сохранить живую природу свою. Как много для них исчезло из того, что мы помним счастливыми мгновениями своего детства, как рассредоточено их внимание, как трудно им читать, учиться. Только творчество может дать эту прививку, чтобы человек мог замереть в восторге перед античной статуей и долго стоять, не понимая, что же его влечёт. Но это влечение лечит – и голову, и душу, и глаза. Я верю, что мы это не потеряем.

Вы – отец четверых детей. Какую функцию несёт мужчина в семье по отношению к женщине и детям?

Семья – это должно быть про любовь, прежде всего. И чем крепче это чувство, тем меньше в семье вопросов о том, кто какую функцию выполняет.
Я против рациональных объяснений. Все эти разговоры о том, что мужчина должен зарабатывать деньги, а женщина хранить очаг, не спасают семью от краха, если людей не соединяет нечто большее, чем социальные роли. Это обман, ведущий к полному опустошению собственного внутреннего мира. Но это так тонко всё, и счастливы те, кто стоит перед алтарём и слышит, внимает и следует вечному наставлению, отвечая на вопросы: «Согласен ли ты взять в жены, любить, беречь и заботиться о ней в счастье и в несчастье, в здравии и в болезни, в богатстве и в бедности, пока не разлучит вас смерть?»

Вы много путешествуете с семьёй по миру, по России, особенно по глубинке. Наверняка вы встречали людей, с которыми может начаться возрождение всего прекрасного в нашей стране?

Да, встречал и знаю, конечно. Их много рядом с нами, здесь, в Москве, их много по всей России, на Русском Севере, например. Встреча с такими людьми всегда рождает двойственное чувство – с одной стороны, радость, а с другой – отчаяние, что их не всегда слышат… Если бы могли они реализовывать свой потенциал, если бы у государства это было в приоритете, мы бы могли это возрождение увидеть и в нём поучаствовать. А отчаяние от того, что всегда что-то не сходится, хотя примеры вдохновляющие есть. На Русском Севере волонтеры спасают деревянное зодчество каждое лето, я знаю многих, у меня есть такие друзья, кто начал успешно заниматься землёй и фермерством, будучи, например, профессором МГУ или успешным бизнесменом. И делают это не только для прибыли, но и идейно, и с большим увлечением. Кто-то восстановил родовую усадьбу, а кто-то поруганный храм, кто-то сумел создать прекрасную большую семью, а кто-то отдаёт много сил, отнимая от своего творчества и своего заработка молодым студентам в нашей Академии, за что я всегда благодарен свои коллегам.

Те образы, которые вы и ваша династия несёте в своём искусстве, и в жизни несут надежду и вдохновение.

Благодарю вас. Сложно оценить свою значимость в живописи – мне кажется, только идиот может считать себя неким председателем небесных пространств. Илья Сергеевич всегда говорил: «мои скромные работы», «моя скромная личность»… Ему было важно не потерять скромность перед Богом, потому что всё легко отнимается у тех, кто начинает о себе слишком высоко мыслить.
Если ты до конца отдаёшься своему делу, тогда будет за это награда в виде сохранения твоей душевной целостности – не будет отчаяния, не будет тёмных блужданий и самокопаний. Просто надо служить высокой цели, и тогда всё обретает смысл.