Обострение искренности: о чём кричит сибирский перформанс
Алина Юсупова, актриса театра «Глобус», резидент «Мастерской Крикливого и Панькова», Полина Кардымон, режиссёр-постановщик («Фрагменты любовной речи», «Грибы»), участница арт-группы «МЫК»
Перформанс невозможно играть раз за разом, как спектакль; его нельзя зафиксировать, как рассказ или картину, — каждый перформативный акт текуч и уникален.
Ещё сложнее понять перформанс с точки зрения зрителя: зачем отдавать собственное тело в распоряжение случайных людей на улице и почему это рассматривают как культурный феномен? Ищем ответы вместе с резидентами театральной лаборатории Lab4dram Полиной Кардымон и Алиной Юсуповой.
«Я — арт-объект»: что такое перформанс
ПОЛИНА: Перформанс все понимают по-разному, особенно в России, — это вообще какой-то квазимонстр. В том числе потому, что перформанс сильно проник в театр, а там много некомпетентных в этом направлении специалистов. Часто получается, что люди приходят на перформанс, а видят театральный эскиз. После этого на настоящий перформанс ты их уже не позовёшь: они теперь думают, что там происходит всякая актёрская чертовщина. Отчасти такое впечатление складывается, так как в перформансе человек работает в первую очередь со своим телом: «Я — объект, я могу делать с собой что хочу, и вы можете со мной делать что захотите».
АЛИНА: В спектакле зрителю показывают персонажа и его действия: я Алина Юсупова, которая играет Колобка и показывает то, что происходит с Колобком. В перформансе на сцену выходит не персонаж, а я — просто Алина Юсупова. Я не играю кого-то, я есть я: что-то исследую, о чём-то хочу сказать, что-то проверить. И тогда реакция зрителя не так важна, как сам акт — как то, что происходит здесь и сейчас со мной. Самая главная цель перформанса — высказывание. Личное и основанное на множестве контекстов, от персонального до исторического. Когда мы делали лабораторию перформанса, то отталкивались от личных проблем и историй. Сложно говорить о большом, когда только начинаешь, и мы залетели с простого: «Что тебя сейчас жрёт? Какие внутри противоречия, проблемы, кризисы? Попробуй это достать, обострить и проработать в перформативном акте».
«Кровь – это кровь»: как отличить перформанс от театра
ПОЛИНА: Марина Абрамович приводила очень простой пример: в театре кровь — это кетчуп, в перформансе кровь — это кровь. Нет никакого обмана. Если ты с чем-то прощаешься, то по-настоящему и навсегда не твой персонаж, а ты. Со своими проблемами, отношениями, травмами. Поэтому чаще всего неизвестно, сколько продлится перформанс: ты не знаешь, где твой предел. После этого ты обязан выйти качественно другим. Если ничего в тебе не изменилось — значит, перформанс не состоялся и это был театр.
Спектакль воспринимается цельным и эмоциональным, а перформанс часто выглядит чем-то очень радикальным и страшно тоскливым. И много кто не готов сидеть долго и получать «какой-то там опыт».
Перформанс невозможно зафиксировать. Он происходит только здесь и сейчас, и в нём много сиюминутных факторов: зритель, который может вовлекаться или нет; сам перформер и его состояние; и всё это темпорально растянуто — ты не знаешь, когда действие начнётся и кончится — Марина Абрамович сидела в МоМе три месяца.
АЛИНА: В спектакле тебе никогда не объясняют правила игры до конца: всегда есть художественное высказывание, которое ты улавливаешь и расшифровываешь. Перформанс же чаще всего очень сильный и понятный для всех жест, близкий к акционизму. Поэтому обычно все в бешенстве и кричат: «Я тоже так могу сделать!»
Но акция всегда конкретное действие, привлекающее максимум внимания к проблеме, а перформанс более растянут во времени и направлен на взаимодействие: даже если я нахожусь в публичном одиночестве, зритель может так или иначе со мной взаимодействовать, и поэтому я не знаю, как перформанс пойдёт дальше. Перформанс — это всегда опыт. Мой, зрительский, контекстуальный, культурный, социальный, политический. И отсутствие реакции тоже опыт.
«Никто не хочет умирать»: почему артисты уходят в перформанс
ПОЛИНА: Вообще, это исключительно российская история: в Европе никто из театра, будучи в своём уме, не пойдёт в перформанс. Это разный способ мышления, конструирования, воображения.
Есть те, кто уходит в перформативные практики, потому что не может заниматься театральными.
Не хочет работать по этому инструменту, а другого нет — тогда начинают выдумывать новые принципы, похожие скорее на перформанс, чем на театр.
А ещё никому не хочется умирать; особенно когда ты лютая институциональная машина. И тогда надо разбираться: а что такое там эти молодые начали делать. Отсюда пошёл хайп на лабораториях и резиденциях, вот только без заземления и рытья: что это, для кого и зачем нужно — и тогда впечатление очень сильно портится.
Но есть перформансы, которые с точки зрения размаха и бюджета могут себе позволить только институции: театры, галереи, библиотеки. И если они взаимодействуют с художниками грамотно, то получаются хорошие примеры.
АЛИНА: Мне кажется, это связано, в том числе, с восприятием действительности поколением. По моему ощущению, после пандемии особенно, театр претерпел очень много ударов. У меня впервые возник настоящий кризис относительно выбранной профессии. Для меня решение — в перформансе: через него я пытаюсь по-настоящему преодолеть или раскрыть проблему, которая волнует меня, а не режиссёра. А трактовка для зрителя — это вообще сложный вопрос. То, как он воспринимает происходящее и каким образом его себе объясняет, — всегда разные вариации. И даже когда у него рождаются вопросы, это тоже потенциальное решение.
«Холодного зрителя нужно разогревать»: в чём уникальность перформанса в Сибири
ПОЛИНА: В равнодушии к политическому жесту. Я два с половиной месяца прожила в Москве и всё это время понимала, что нахожусь в эпицентре повестки. В столицах больше акций, нежели перформансов, — тебя постоянно взгревают острые темы. Например, парковка перед Госдумой, забитая люксовыми машинами, вызывает такие эмоции, которые ты не можешь пережить в провинции.
В Сибири же можно кричать только на очень страшные вещи: если у людей нет электричества по два месяца, или потолок в больнице обваливается, или когда идёшь по раздолбленному асфальту вместо тротуара. Но из-за этого ты «падаешь внутрь» и работаешь сам с собой: когда мы делаем перформансы в мастерской, это всегда про «А кто я? А где я? А что я?». Возьмём, к примеру, городскую акцию против отношения государства к пенсионерам. Почему я это делаю? Я правда жалею их или думаю: «Чёрт, я не хочу кончить так»?
Из всего огромного набора перформансов у нас в Lab4dram ни один не был связан с повесткой, хотя мы независимая площадка, которая может делать то, что никогда не разрешат в театре. Меня саму это удивляет, но сейчас я решила так: сначала нужно разобраться с самой собой, а уже потом сформировать мнение о происходящем вокруг.
АЛИНА: В Сибири зритель не так насмотрен, многое ему воспринять сложно, его нужно разогревать. Локус неотрывно влияет на мышление и высказывание: локация решает, и поэтому Black Lives Matter здесь не работает. Зато резонанс вызывают экологические темы, чёрное небо в Красноярске, например. Плюс, здесь перформанс — редкое событие, в той же Москве ходи хоть каждый день.
А помните безумные перформансы в «Бункере» от группы «Синие носы»?
Несколько человек на три дня заперлись без алкоголя, телефонов и связи с внешним миром.
Я читала о «монстрациях», где разные художники мирно ходили по улицам с надписями, призывающими заниматься искусством.
В театре «Старый дом» есть спектакли, где задано перформативное существование. Есть несколько ребят в Академгородке и Новосибирске, занимающихся пластическим перформансом.
«Новый разговор с собой»: зачем перформанс нужен зрителю
ПОЛИНА: Вообще, в перформансе нет зрителей — есть партиципант, то есть соучастник. Даже если ничего не делать, ты всё равно остаёшься включён. И чаще всего люди, которые говорят: «Я вообще ничего не понял, в меня не попало», — это те, кто потом ещё полгода рефлексируют. Значит, и попало, и задело, но они просто в защите. Это абсолютно другая категория впечатления и разговора с собой. Чужой пример меняет твою оптику: сначала ты ассоциируешь сам жест, а в какой-то момент начинаешь тотально переосмыслять происходящее.
АЛИНА: На перформансе тебя не развлекут: это работа. И художника, и зрителя. Коллективное создание произведения: чтобы ты понял, ты тоже должен что-либо сделать. Праздность не работает. Пассивная позиция приводит к последствиям, от тебя не зависящим. И если ты всё время находишься в положении человека, который только «хавает», то уже не решаешь, чем тебя накормят. Сейчас люди перестали на кого-то надеяться: пришло время, когда человек не может равнодушно относиться к происходящему вокруг. Поэтому сегодня входящий в зал зритель объединён проблемой так же, как и ты. А проблемы, на самом деле, у всех одинаковые. Да, перформер занимается своей жизнью и исследует собственные проблемы, но в итоге каждый в зале думает: «А что бы я казал/подумал/сделал?» Личные исследования — это честно, и это всегда возвращает нас к себе. Люди так устроены: и на спектаклях, и на перформансах они следят за большой историей и ищут отклик в себе.
«Перформером может быть каждый»: как театральность влияет на перформанс
ПОЛИНА: У меня был перформанс «Утопия от слова утопить». В нём я взяла дорогие мне вещи: тесты на беременность, билеты и чеки из памятных мест, брелоки, браслеты дружбы. Рассказала о каждой из них огромной толпе людей, а потом сложила в коробку и залила бетоном. Этот куб я должна была скинуть с моста — утопить. Я этого не сделала. Да, я могу много раз делать вид, что прощаюсь с этими вещами; но если бы всего однажды я по-настоящему поняла, что зажигалки моего бывшего парня и кольца от моего бывшего мужа со мной действительно больше нет — я бы стала совсем другим человеком. А так эта забетонированная коробка до сих пор стоит у нас в мастерской. Так что какой бы ни был дорогой спектакль, перформанс возьмёт искренностью. Поэтому театр и пытается так жадно затащить его к себе, вмонтировать в спектакли — чтобы хоть немного приблизиться к этому голому окровавленному телу, которое кричит правду.
АЛИНА: Даже если мы начинаем как-то играть себя — это уже не перформанс, а театр. Поэтому если актёрами могут быть не все, то перформером, грубо говоря, может стать каждый. Мне в перформансе актёрское образование даже мешает: в нём важно отключиться от зрителя и не думать, как он реагирует, нравится ли ему. Это самое сложное на том уровне, где мы сейчас находимся, на этапе создания перформанса в Сибири заново.
«Любое зрелище — о взаимодействии»: почему четвёртая стена не работает
АЛИНА: Прямое взаимодействие со зрителем выстраивали ещё футуристы. На мой идеальный взгляд, любое зрелище — о взаимодействии, а если есть четвёртая стена, мы о неё просто разбиваемся.
Чёткая граница между актёром и зрительным залом осталась только в очень плохих спектаклях. В остальных случаях всегда есть выход к зрителю, ожидание от него реакции или поддача провокации ему. Существует даже отдельное направление иммерсивных спектаклей, где зритель влияет на действие, и это очень мощное непосредственное включение! Да, для зрителя часто это очень некомфортно, но это круто. Только взаимодействие позволит создать полную картину.
ПОЛИНА: Правда, здесь нередко возникает вопрос: «Это необходимо мне как художнику или как коммерсанту?» Есть момент эксплуатации, а есть нужда в разрушении. И когда действительно нужно — всегда работает. А когда сделано насильственно, чтобы прицепиться к повестке, — это катастрофа. Потому что, когда я прихожу в театр, сажусь на своё место (которое забронировала!) и погружаюсь в комфортную среду, будет очень неприятно, если посреди спектакля мне в лицо вдруг направят яркий свет и начнут интерактивить. Это заигрывание, а не реальный жест.
«Не ждать результата»: как понять, что имел в виду автор
ПОЛИНА: Сейчас всем, особенно в России, необходимо, чтобы всё проговаривали. Даже просто текст — уже хороший медиатор. Для этого пишут экспликации и делают целые лендинги — чтобы человек был подготовлен интеллектуально и информационно к тому, что произойдёт. Если хочешь понять, что сказал автор, — погрузись в контекст. Это помогает связать концепт и реализацию, открыть целую вселенную.
С моим «Котлованом» так и было: люди приносили мне чай, дарили цветы — вот эти обычные русские мужики, которые строят дома и максимально далеки от искусства. Когда есть контекст, появляется понимание, что люди, которые всё это делают, — не отбитые психопаты, которые хотят себя резать или мучить, сидя на стуле по три месяца. Они безвозмездно отдают собственное тело ради жеста, ради своего высказывания.
АЛИНА: Здесь нет необходимости мыслить в категориях «понравилось/не понравилось», здесь работает «О чём это? Как это откликается во мне?». Поэтому пора отказаться от результата и погони за ним, перестать быть потребителем и пытаться становиться исследователем. Причём исследователем, который готов к тому, что не каждое его исследование принесёт конкретный, положительный и понятный результат. Нужно вникать в контексты и окружающие процессы, потому что иначе мы очень быстро оказываемся в мирке, который замкнут только на нас самих.
