Момент обращения

LT: Владыка, предваряя нашу беседу, вы обратились к катехизису, где сказано, что Господь дал нам жизнь, чтобы мы познавали Его, служили Ему, любили Его и так достигали блаженства в Боге. Что если мы, опираясь на эти категории, попробуем поразмышлять о счастье, как если бы нас читали и люди верующие, и те, кто не соотносит себя с каким-либо учением о Боге.

ИОСИФ ВЕРТ: Вы говорите о вере так, словно думаете об этом со страхом: как бы не задеть чьих-то чувств (улыбается). Этого совсем не нужно. Верующий человек имеет живое общение с Богом, подобно ребёнку, который любит отца и мать своих и обращается к ним без страха. Для остальных же здесь и вовсе нет никакого неудобства: высокие смыслы всегда занимали людские умы, и, из поколения в поколение убеждаясь, что даже миллиарды не делают человека счастливым, мы возвращаемся к вопросу о том, что такое счастье и как его достичь. И тут, как лицо духовное, я отвечу просто: Бог — это бесконечное Благо, и, познав Его, мы будем стремиться служить Ему и однажды, соединившись с Ним, обрести то самое счастье. Собственно, за тем Господь и сотворил мир: обладая неисчерпаемым счастьем, Он хотел разделить его с кем-то и создал человека с его бессмертной душой. Это простые вещи, но я говорю о них, так как наша страна пережила 70 лет воинствующего атеизма, на смену которому пришёл современный гедонизм, охвативший уже весь мир. Я бы сказал, что у многих из сердца вырвана вера, а вместе с ней и отношение к счастью именно как к всеобщему благу.

А разве не оглядываясь на общество человек не может быть счастлив?

Наверное, он может думать, что счастлив. Но мне становится грустно, когда я вижу такие примеры. Господь Бог хочет, чтобы все люди жили нормально, имели определённый комфорт, но ведь кто-то измеряет свой комфорт в миллионах, миллиардах. Папа Франциск, как и его предшественники, все годы своего понтификата призывает к умеренности в потреблении — ради тех, кто сегодня умирает с голоду, ради будущих поколений, в конце концов. Впрочем, я осознаю, что на человека, стремящегося к личному обогащению, страдания каких-то абстрактных людей не производят впечатления.

Я бы сказал, что у многих из сердца вырвана вера, а вместе с ней и отношение к счастью именно как к всеобщему благу

Поэтому хочу привести любопытный пример из своей биографии. В конце девяностых меня начали приглашать в Швейцарию, чтобы я своими рассказами о жизни в России помогал работе благотворительных фондов. Во время одного из таких визитов представитель католического фонда предложил мне провести несколько дней в монастыре Санта-Хильдегардис на озере Лаго-Маджоре в Швейцарских Альпах. Я был ещё молод, полон идеализма и романтики и, конечно, воспротивился самой мысли об отдыхе, но в итоге всё же согласился. В монастыре меня поселили в апартаментах для высоких гостей, и когда я вышел на балкон, у меня перехватило дыхание: передо мной расстилалось совершенное в своей красоте Лаго-Маджоре, вокруг — живописные горы, береговая полоса застроена изящными домиками, а на водной глади отдыхают роскошные яхты. Сопровождающий меня представитель фонда сказал, что это самое красивое место в Европе, и я был с ним совершенно согласен. На следующий год, после очередного цикла проповедей в католических храмах Швейцарии, я снова провёл несколько дней в том же монастыре у сказочного озера в Альпах… Лет через десять поймал себя на мысли, что местные пейзажи уже не так меня и волнуют. Тогда я вспомнил, как мама говорила нам в детстве: человек привыкает ко всему, и только красота Царствия Небесного безгранична и непостижима для нас.

Большинство людей согласятся, что счастье не в деньгах и даже не во впечатлениях, которые можно за них купить, а в простых вещах: крепкая семья, хорошее здоровье, тёплый солнечный день за окном.

С одной стороны, это верно, но я бы всё же сказал, что эти вещи имеют отношение к чувственной природе счастья, а человек — это не только тело, но и душа. Я воспитывался в католической семье, и наше общение с Богом было простым: мы молились, уповали на Бога, благодарили Его. Но в 21 год я почувствовал призвание к священству, и около года в моей душе шла серьёзная внутренняя борьба — как я тогда думал, с собой, но на самом-то деле с Богом. В начале семидесятых в СССР стать священником почти наверняка в дальнейшем означало сесть в тюрьму. В Караганде я не встречал ни одного священнослужителя, который не побывал бы в тюрьме. Меня это не пугало: я молился лишь о том, чтобы попасть в заключение не сразу, а лет через десять, чтобы успеть хорошо подготовиться к священству и успеть хоть что-то сделать для Церкви. Я поделился своими мыслями с моим первым учителем, подпольным епископом Александром Хирой, который после сталинских лагерей был в Караганде в ссылке. Он ответил мне, что в споре с Богом нужно приводить возвышенные аргументы, и я понял, что метания мои были связаны вовсе не с тюрьмой, а с тем, что все мои друзья, да что там — все люди, которых я знаю, живут обычной жизнью, а мне предстояло пройти совсем иной путь.

Который отличался от простого человеческого счастья.

Более того, сам по себе этот путь не был гарантией обретения благодати в том виде, какой её понимают христиане. Я поясню. Всем, конечно, хорошо известна мать Тереза, или святая Тереза Калькуттская. Она родилась в обеспеченной семье, но уже в юности почувствовала призвание служить Богу. Монашеский орден отправил её в Индию, где первое время она жила в достаточно комфортных (насколько это возможно для монахини) условиях, обучая девочек при церкви Святой Марии. Но, конечно, страдания людей из низших каст не могли оставить её равнодушной. Однажды она услышала внутренний голос, повелевший ей жить среди бедных и помогать им. Несколько лет она добивалась разрешения покинуть свой монастырь и создать орден сестёр милосердия, и наконец это разрешение было получено от Папы Римского Пия XII. Думаю, для матери Терезы это была великая радость — услышать, как Господь призвал её, и иметь возможность всецело откликнуться на этот зов. Казалось бы, вот оно счастье христианина, и первые годы Тереза Калькуттская действительно пребывала в возвышенном состоянии духа. Я, наверное, испытывал нечто подобное, когда в конце концов согласился с волей Божией и встал на путь священства, — это был мой самый счастливый день, я как будто летал на крыльях. Однако вернёмся к матери Терезе. Она исполнила свой долг перед Богом, получила мировое признание, её имя стало нарицательным, а после смерти она была канонизирована. Но сегодня, изучая её рукописи, мы обнаруживаем, что, по её собственному признанию, 50 лет жизни она жила в духовной темноте. Как это понять? На фотографиях мать Тереза всегда радостная, и дела её осенены Божией благодатью. Значит, и это ещё не то полное счастье и не праздник духа, о котором говорит Христос, сравнивая вечную жизнь спасённых с вечным свадебным пиром?

Может быть, ответ кроется в секретах счастья Папы Римского Франциска? Среди них — щедрость и милосердие, креативность, открытость, позитивное мышление, движение вперёд и… здоровый отдых.

«Воскресенье — это для семьи», — говорит понтифик и говорила моя мама, всё верно. Я бы вообще предостерёг людей от нездорового трудоголизма, особенно во имя личного обогащения: гонка за успехом вкупе с потребительским поведением оборачиваются пустотой и разочарованием: даже бывший премьер-министр Японии умер от переутомления. Бог сказал Адаму: «В поте лица будешь добывать хлеб свой», но, я думаю, каждый человек потел, занимаясь физическим или интеллектуальным трудом. Однако рабского труда Господь от нас точно не ждёт: он даёт нам таланты, которые мы реализуем — кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, и в этом есть свобода как величайшее Божественное благо. Это, кстати, и к вопросу о том, почему Бог изначально не сделал всех счастливыми: подобно внимательному родителю он оставил нам свободу выбора.

Но вы сами ведь не из тех, кто может позволить себе размеренную жизнь, — каждый ваш день насыщен делами. Что такое здоровый отдых в вашем понимании?

Ещё в семидесятых, в начале своего духовного пути, я вступил в орден иезуитов в Литве. Жизнь в иезуитских монастырях устроена очень мудро: там действуют правила, проверенные веками, поэтому священнику гораздо легче распределить своё время. Я поделюсь одним: сперва делай необходимое, потом полезное, потом — то, что тебе хочется. Если сегодня вам необходимо все силы бросить на работу, чтобы помочь людям, — работайте в поте лица, так как это необходимо. А если вы переутомлены до крайности, то самое необходимое — это отдых. Учитывая колоссальную эмоциональную нагрузку на современного человека, я бы переосмыслил понятие отдыха как умение вовремя взять паузу, успокоиться, осознать всё, что происходит в жизни и поразмыслить о том, что из этого главное. Хорошо бы делать так не в тот момент, когда всё уже разваливается, а практиковать духовные упражнения как часть своей жизни. У иезуитов, как, между прочим, и у всех священников, монахов и монахинь, есть правило ежегодно на неделю или даже на месяц уходить от мира и занимается лишь общением с Богом, не общаясь ни с кем, кроме наставника. Когда ты делаешь это впервые, то в какой-то момент понимаешь, что тебя по пути направляет уже не наставник, а сам Господь. Это такое потрясающе ощущение единства с Богом, такая эйфория, такое счастье, что когда я впервые после вступления в орден приехал в Караганду, моя маленькая сестрёнка (а ныне монахиня в Краснодаре) Роза удивлялась, отчего это я постоянно смеюсь. А мне действительно было радостно, и чувство это, имея духовный фундамент, длилось довольно долго. Правда, выполняя духовные упражнения во второй раз, я был вначале несколько разочарован: новизна ощущений прошла, прежней эйфории не было. Но помогли записи, которые я вёл во время духовной практики. Обратившись к ним, я понял, что моё второе общение с Богом оказалось лучше: в нём было меньше эмоций и больше трезвых мыслей. Я рекомендую каждому человеку в вечерней молитве хотя бы две-три минуты провести испытание совести с кратким подведением итогов дня. А если есть возможность, то раз в год дня на три, а то и на неделю уйти от мирской суеты, которая засасывает и верующих, и неверующих.

Почти по Франклу: учиться управлять своими мыслями, настроением, состоянием разума вне зависимости от обстоятельств.

По теме рекомендую почитать воспоминания Вальтера Чишека, который провёл в советских трудовых лагерях 23 года. Американец по происхождению, он незадолго до Второй мировой войны приехал в Россию, чтобы выяснить, возможна ли здесь пастырская деятельность. В 1941 году, когда Германия напала на СССР, Чишека арестовали как политически неблагонадёжного, предъявили обвинение в шпионаже. После тяжелейшего полугодового допроса на Лубянке он подписал признание, после чего погрузился в депрессию, исполненный стыда и чувства вины. Доведённый до отчаяния, он думал о самоубийстве и из последних сил обратился к Господу с молитвой: «… не Моя воля, но Твоя да будет» — и получил утешение. Этот момент, длившийся чуть более часа, он сам называет «моментом обращения»: потерпев крах собственных сил, он положился на волю Божию и обрёл душевный покой. Согласие на сотрудничество с советской разведкой он уже не подписал, хотя был уверен, что его за это расстреляют. Но даже своих охранников в эти минуты он воспринимал уже как посланников Господа. Чишека не расстреляли, а приговорили к каторжным работам, и долгие годы на северных берегах Сибири он описывает как путь счастливого человека, который равно видел свет и в своих единомышленниках, и в своих мучителях.

Обязательно ли пострадать, как Чишек, или прожить долгую трудную жизнь, чтобы обрести полную внутреннюю гармонию?

В Караганде я знал двух сестёр, которые жили как благочестивые монахини, и когда одна из них умерла, другую после похорон спросили, почему она не плачет. Она ответила: к чему слёзы, моя сестра у Господа, и скоро мы увидимся опять. Эти две женщины жили в тишине, не создали никаких великих вещей, не сделали ничего героического, но какой пример умиротворения и доверия к Богу! Однако всё же, чтобы приумножать благодать и иметь возможность делиться ею с другими людьми, необходима определённая духовная закалка. Я хотел бы вспомнить о служительнице Бога в миру Гертруде Детцель, своей землячке, которая родилась ещё до прихода советской власти и всю жизнь подвергалась гонениям за свою веру. Но, несмотря на пережитые испытания, она всегда светилась радостью. Нет, не смеялась, она почти всегда была серьёзна, но на её беседах по текстам Священного Писания вся католическая община плакала от счастья. Мне и сейчас трудно удержаться от слёз, когда я вспоминаю светлый облик Гертруды на праздник Пасхи, говорившей о том, как Иисус, преображённый в своём воскресении, пронизал гробовой камень как луч солнца пронизывает стекло. Иногда мне кажется, что даже в богато убранной к празднику церкви, где звучат пасхальные песнопения, трудно испытать большую радость, чем та, которой была наполнена Гертруда и которой она делилась с нами.

Мирянка в какой-то степени оказалась духовным лидером для целой общины. А вы как пастырь, чья зона влияния охватывает огромную территорию от Урала до границ Западной Сибири, нашли образ счастья, который наиболее точно совпадает с этим уровнем ответственности?

Сейчас я слушаю аудиокнигу, которую читал 45 лет назад. Её название — «Песнь Бернадетт». Это художественная интерпретация о юной монахине Бернадетт, которой в середине XIX века 15 раз являлась Божья Матерь. В книге есть момент, когда Богородица говорит Бернадетт, что может обещать ей счастье не в этой жизни, но в будущей. И действительно: суровые условия монастыря в юности, противление горожан, которые сначала считали Бернадетт сумасшедшей, а потом и рак костей — жизнь женщины оказалась мучительной, и тайну этих страданий сложно понять, если не знаешь их смысла. Но я для себя его нашёл.

Мощный вопль к небесам мучеников XX века совершил
в конце концов чудо, в возможность которого уже мало
кто верил. Сегодня мы живём в свободе, здравствуем,
размышляем о счастье благодаря высоте духа тех людей

В 1992 году я побывал в Магадане, посетил один из бывших лагерей. Там нам показали карцер: маленькая комната, буржуйка с одной стороны, зарешёченное окно высоко наверху с другой. Наверное, зимой, у того, кто здесь находился, ноги едва ли не загорались от жара чугунной печки, а волосы примерзали к стенам от ветра, задувавшего в окно, — и так десять, двадцать, тридцать суток. А ещё раньше нам показали лагерное кладбище: заключённых хоронили во рвах между холмами, и некоторые могилы были отмечены самодельными крестами: там были похоронены священники. И я подумал, что в этом карцере, наверное, тоже однажды был заточён священник. О чём он думал? Я попробовал это прочувствовать. Наверное, как на икону он смотрел на край неба в окне и, конечно, молился: за своих товарищей и за себя. Но раз христианство — религия всепрощения, значит, он молился и за своих мучителей, чтобы Господь простил их. А потом меня осенило, что он молился и о нас, живущих сегодня, молился об обращении России, чтобы в нашу страну опять вернулась вера, приносил Богу как жертву все свои страдания, боль и саму жизнь. И я представил себе тысячи и тысячи других страдальцев ГУЛАГа. Очень многие из них действительно положили на жертвенник свою жизнь. Как Христос на кресте. И этот мощный вопль к небесам мучеников XX века совершил в конце концов чудо, в возможность которого уже мало кто верил. Сегодня мы живём в свободе, здравствуем, размышляем о счастье благодаря высоте духа тех людей. А значит, только обратив свои помыслы к судьбе человечества и будущих поколений, мы познаем ту высшую степень радости, в которой человек становится истинно и бесконечно счастлив.