Вера в человека не пропадёт никогда

LT: Марк Григорьевич, есть мнение, что сегодня в театре чувствуется некоторая усталость от прошлого: сколько можно осмыслять и переосмыслять классические сюжеты?

МАРК РОЗОВСКИЙ: Какое прошлое? Это великая русская культура — наше прошлое? На чём же тогда основана культура современная? Неужели сейчас работают творцы, до которых ничего не было? Тогда это не творцы, а питекантропы, вот до тех действительно никого не было, кроме кроманьонцев. (Смеётся). Классика — это живое, современное, может, даже ультрасовременное понимание, осмысление нашей жизни. Поэтому кредо театра «У Никитских ворот» — живой академизм. Поверьте, я не хочу быть ментором и учить молодых думать так же, как я. Более того, я им завидую: моя молодость пришлась на советское время, когда 90% того, что мы называем высокой культурой, было под запретом. Современные молодые люди в этом смысле имеют фантастический выбор, могут взять от жизни истинно культурные, фундаментальные ценности. Но очень многие выбирают не искусство с большой буквы, а предпочитают поделки — не могут отличить зло от добра, пошлое от чистого, чушь собачью от достижений, а это и есть отсутствие культуры. Классика же вооружает наше миросознание, в классике есть замечательные пророчества в наш адрес! Когда-то — дело было в Риге — я шёл на репетицию своего спектакля «Убивец» по «Преступлению и наказанию». В тот день мы должны были репетировать сцену Раскольникова и служанки Настасьи. Она сидит подле лежащего на софе Раскольникова и спрашивает: «А тебе бы сразу весь капитал?» — «Да, весь капитал». И вот я иду по улице, а газеты тогда вывешивали на стендах. Я остановился у какой-то газеты и читаю: итальянские «красные бригады» убили премьер-министра Италии Альдо Моро, лозунг убийц был «Всё и сразу!» Я прямо вздрогнул, потому что это были слова, с которыми мне предстояло работать через час. Может быть, совпадение, но если посмотреть глубинно, то вот вам даже не прогноз, а абсолютное понимание психологии человека, идущего на убийство, — вчера, сегодня, да хоть послезавтра. Это частный, личный пример, но таких можно привести тысячи. Классики были уж точно не глупее, а во многом умнее и актуальнее нас. Пушкин, как сказал тот же Достоевский, человек на 200 лет вперёд. Прибавьте к датам жизни Пушкина 200 лет, и вы поймёте, что это как раз мы. Пушкин — наш современник.

Но, согласитесь, театр должен обновляться.

Безусловно! Я тоже против заскорузлости, скуки и тупости. Только вот за счёт чего обновление? Театр становится, к сожалению, гораздо более бессердечным. То, что отстаивала именно русская театральная культура — Станиславский, Мейерхольд, хотя они были эстетические противники, — это сердечность, понимание психологии человека, его извивов. Культура звала зрителя в театр, чтобы думать, чувствовать, сопереживать. А сегодня всё затмила знаковая пустота. Пустота! Высокая театральная миссия всё чаще подменяется функцией развлечения. Никто, конечно, эту функцию не отменял, но если мы всегда будем получать развлечение — это просто праздник дури, для меня лично очень скучный. Всё-таки предмет искусства — это человек не однолинейный и пустой, а человек сложный, противоречивый, мечущийся. Такой, который может даже преступление совершить. Вот эта его суть меня как художника занимает: хоть мы и не знаем истины, но прорываться к ней, находиться в поиске, размышлять, почему мы ведём себя так, а не иначе — я не знаю ничего интереснее.

Возможно, этот духовный поиск нужно облечь в какую-то новую форму, соответствующую природе современного искусства?

Почитайте у Чехова, что сказал Треплев о новых формах вначале и что потом^*. И подумайте над ремаркой, из которой понятно, что Костя Треплев застрелился в соседней комнате. Антон Павлович наглядно продемонстрировал нам трагическую судьбу человека, идущего ложным путём и проповедующего путь истинный, когда сил для этого уже никаких нет — нет высоты духа. Форма сама по себе ничего не значит. Зритель либо понимает художника, и тогда зал всегда полон (все об этом мечтают), либо не понимает — тогда случается трагедия. Но вообще искусство — это образы. И есть искусство образное, а есть «без образное» — безобразное. Безусловно, человек способен читать образы по-разному, но когда зал встаёт в едином порыве, значит, возникла какая-то общность, образ состоялся, понимаете? Сегодня много так называемых людей искусства, которые не в силах эти образы создавать, потому что им в принципе нечего сказать. А коли так, не надо лезть в искусство и жаловаться, что вы устали от прошлого. Ну не обслуживайте вы это прошлое: становитесь мастерами нового, актуального искусства, взращивайте своего интеллектуального зрителя — такая позиция может быть весома и уважаема. А эти манифесты на тему якобы устаревшей классики и поиска новых форм уводят нас в лжекультурную среду, в псевдоискусство.

Такой победный марш псевдоискусства — проблема только России?

Нет, это мировая трагедия. Поэтому, кстати, уходят большие художники. Кажется, они только что потрясали мир. А сегодня такие мастера не востребованы, и кто потрясает воображение зрителя? Покажите мне их, ау! У французов, англичан, американцев также есть мощные национальные культуры, многие другие великие народы имеют творцов, поднявших искусство на большую высоту. Но те нации, в которых не состоялись свои лидеры мыслей и чувства, и тем более те, которые пренебрегают своими мастерами культуры, скатываются до сообщества недоразвитых, недополучившихся людей. Это какая-то древняя дикость, и хоть в древней культуре, безусловно, были свои звёзды, вряд ли в XXI веке получится жить с таким уровнем развития.

Как вы думаете, найдутся сегодня те, кто поднимет знамя высокой культуры?

Обязательно. Всегда на Руси были люди, которые брали на себя такую ответственность. Можно их называть святыми, но их деятельность, их мощь очевидна, и она проявлялась во все века. Другое дело, что в массе своей мы пренебрегаем их усилиями и страданиями. Но и сегодня есть те, кто живёт, читает, мыслит, правильно себя ценит. Идеала, конечно, не будет, потому что есть массовая культура — целая мировая индустрия, которая занимается тем, чтобы сбить человека с пути духовного поиска, сделать его пустым, однолинейным, управляемым. Такого человека можно послать на любую проклятую войну, с которой он возвратится в свинцовом гробу, — как жаль, что молодёжь этого не понимает! Брехт в своё время бежал от Гитлера, потому что он был свободный человек, потому что любил людей, любил театр, не мог жить в тоталитарном государстве — за это его преследовали, давили, душили. Этот путь потрудней, чем тот, который нам предлагается сегодня, но иначе не дотянуться до искусства. Впрочем, это только наша проблема. Искусству-то вообще ничего не грозит — оно есть, и всё, его не победить. Достоевский был и есть, Пушкин, Толстой, Булгаков были и есть, можно назвать ещё тысячу имён. Ты можешь жить с ними или вне их, и во втором случае участь твоя незавидна, бедное дитя природы.

Всю свою долгую и потрясающе интересную жизнь вы работаете с этой самой человеческой природой. Люди ещё способны вас удивить?

Каждый человек может удивить. Талантливых людей я вижу бесконечное количество. Распорядиться своим талантом — вот самая большая сложность в жизни, но из каждого можно вытащить сутевое, и если это получает развитие, то человек удивляет и дальше. Поэтому вера в человека пропасть не может — этому, кстати, всегда учила культура. В каждой пьесе я ищу аналоги с той жизнью, которую я прожил, и с теми людьми, которых я знаю — и увлекаюсь этим! Однажды я на трое или четверо суток застрял в аэропорту. Люди вокруг мучились в ожидании, ели, спали. Да и у меня с собой не было материалов для работы, так что ничего не оставалось, как просто ждать и наблюдать. И это время пролетело как сказка. Куда ни посмотрю — готовая пьеса: вот мать с детьми, вот какой-то старый мужик заснул тревожным сном и храпит, вот нищий прошёл… Я был в окружении персонажей, и мне стало интересно разгадать каждого из них. Я стал придумывать им какую-то биографию, вспоминать своё детство, свою маму и получал удовольствие! Собственно, театр — это ведь игра! Там я не работаю, я играю. В одиннадцать утра иду на репетицию, она идёт часов до трёх-четырёх, потом до шести общаюсь с коллегами, в семь вечера начинается спектакль, в десять он заканчивается, пол-одиннадцатого я собираюсь домой. И так каждый день, без выходных, десятки лет. Но зато за это время я поставил 200 спектаклей — 200 жизней! А сколько в них персонажей, с каждым из которых своя игра! Это никогда не надоест.

* Треплев: «Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего и не нужно» (Чехов А. П., «Чайка», действие 1). Треплев: «Я так много говорил о новых формах, а теперь чувствую, что сам мало-помалу сползаю к рутине <…> Да, я всё больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льётся из его души» (Чехов А. П., «Чайка», действие 4).