«Не чувствовать страх и вину» спектакль «Роботы» — о человечности, неискусственной искренности и театре будущего

5 / 22    RU

Трансформация инклюзивного театра в России пока остаётся достаточно тяжеловесным и медлительным процессом: причина не только в фундаментальности театра как институции, но и в сопровождающей тему инклюзии напряжённости. Тем не менее, движение к выравниванию этого аспекта социальной асимметрии происходит, в том числе и на уровне искусства. В Новосибирске одним из таких шагов стал спектакль «Роботы», который поставили резиденты лаборатории современного искусства Lab4dram вместе с артистами театральной школы «Инклюзион». Leaders Today поговорил с резидентками Lab4dram Полиной Кардымон и Алиной Юсуповой о том, для чего необходимо стирать границу жалости и как инклюзия делает театр экологичнее.

LT: Как появились «Роботы»?

ПОЛИНА КАРДЫМОН: В Новосибирский театр «Инклюзион» я пришла очень не сразу: его основательница и моя мастерка Анна Викторовна Зиновьева звала меня на инклюзивные лаборатории с института, но мне было страшно: я студентка и про себя-то ничего не понимаю, а тут нужно погружаться в коммуникацию с особенными ребятами. Согласилась только на четвёртый год: тогда проходила инклюзивная лаборатория «Включи меня». Я не могла дойти раза три-четыре, а когда пришла — оказалось, что так комфортно себя не чувствовала нигде. Мы рассказывали о себе, и нашлись четыре человека, в которых я просто влюбилась! В то, как они формулируют мысли, двигаются, выглядят… Я вышла и поняла, что хочу с ними работать.
Обычно инклюзивный спектакль — 80% профессиональных актёров и 20% особенных ребят. В «Роботах» — только они, и это исключает жалость, потому что ты не сравниваешь людей.
На четверых ребят – Даню, Егора Головеева с ДЦП, Лёшу с расстройством аутистического спектра и Витю — мы распределили фантастические стихотворения Фёдора Сваровского о роботах, которые у него более человечны, чем люди. Вообще это достаточно банальная поэзия, но каким-то образом эти простые тексты зазвучали бесконечно талантливо, и каждый сказал: «Это точно про меня!», не было ощущения, что ты заставляешь кого-то говорить не свои мысли. Репетировать мы начали легко, не понадобилась помощь тьюторов или родителей. Эскиз подготовили осенью за три недели, а уже в январе за две недели сделали из него спектакль. Несмотря на то, что в декабре мы ничего не делали, ребята абсолютно всё помнили: не только текст, но даже самые мелкие движения!

На что ориентировались при постановке?

П. К.: Мы будто делали спектакль про будущее, но на самом деле это будущее уже наступило! Эти ребята — часть нашей реальности, которая почему-то игнорируется. Сейчас медицина и тренировки помогают им жить полноценной нормативной жизнью, но на них всё равно упорно не обращают внимания. Поэтому здорово вывести в горизонталь сосуществование классического и инклюзивного театров — показать, что особенные ребята вполне способны на полноценные конкурентные спектакли.

 Если в этом спектакле артисты «зависают», это органично,
и их не надо спасать — они вполне справляются сами

Конечно, правила игры разные. Инклюзивные артисты не смогут проживать роль как профессиональные актёры, но у них есть много других точек зрения, до которых мы никогда не дойдём, пока не посмотрим. Они по-другому считывают реальность, и это очень крутой зрительский опыт. Например, моей подруге, которая пришла на премьеру, — она и показала мне стихотворения Сваровского в мои 13 — было очень тяжело смотреть. Её скрепы колотились всё время спектакля, и до сих пор мотает от «это так круто!» до «какая жесть!», но процесс внутри неё запустился.

АЛИНА ЮСУПОВА: То, что изначально эта отстройка есть — нормально. Даже у некоторых родителей она существует — от своих же детей! Но, может, для зрителя именно в этой отстройке и триггер: переломный момент, когда он сталкивается с непривычным и неприятным, но в конце выходит другим.
В Европе такой формат инклюзии практикуется давно, причём идёт сверху. У нас же это история из низов: социальные группы пытаются доказать и пробиться. В России инвалиды всё ещё юродивые. Здесь в театрах нет инклюзивных актёров вообще, но их реально в эту систему интегрировать, и примеры есть. Конечно, нужно принять, что понадобится искать новую форму взаимодействия, гораздо больше времени и сил потратить, чтобы понять, что происходит. Но через эти усилия ребята будут выглядеть настолько органичными и честными — честнее, чем половина профессиональных артистов в Новосибирске. Парадокс в том, что они вообще не врут на сцене. Если ты их правильно направишь, они сделают абсолютно искреннюю работу.

Чем «Роботы» отличаются от тех инклюзивных спектаклей, которые уже есть и к которым мы привыкли?

П. К.: Мы не делаем вид, что в нём профессиональные актёры. Мы выявляем их особенности игры, а не стандартизируем под один эталон. Зачем лепить «настоящих» актёров из тех, кто не может выполнить эту задачу? Можно же дать то, что будет им по силам — и не пытаться делать вид, что говоришь нормально, если говоришь плохо.
Хотелось создать работу, внутри которой ты не почувствуешь страха, который обычно присутствует во время инклюзивных спектаклей — вину за то, что на них смотришь. Как правило, это выглядит так, будто показывают какие-то домашние радости: они сделали что-то милое, а мы должны радоваться. Да, конечно, я понимаю: будь это мой ребёнок, я была бы максимально счастлива, что он на сцене — но ведь ребята намного интереснее, чем эти домашние радости! У них кардинально другое восприятие, пластика, язык, и это не пугает — это зачаровывает. Я хотела бы не чувствовать вину за то, что их разглядываю, что мне интересно, какие они, и в «Роботах» это можно. Если в этом спектакле артисты «зависают», это органично, и их не надо спасать — они вполне справляются сами.
Сам текст спектакля не жалеет ребят, и они это понимают. Например, Лёша очень хочет любить, но из-за физических особенностей он, скорее всего, не сможет вести любовные отношения — и я даю ему текст, в котором у него есть возлюбленная. Он прекрасно осознаёт, что это выдумка, но внутри неё ему очень хорошо, и он играет в это. Или взять Егора, у которого очень жёсткий — я бы сказала, жестокий — текст про робота, который сломался после боя, у него отваливаются ноги, и он умирает. Егор играет про себя: он устал от того, что тело его подводит, и понимает это. Мы много говорили с каждым из них, и они хотели эти тексты.

А. Ю.: Мне кажется, у нас получилось найти здоровскую форму: мы не пытаемся шарашить психологический театр, разыгрывать ситуации с оценками партнёров… Это не плохо, я лишь говорю о том, что мы искали свой вариант формы. И нашли: в «Роботах» честно разбирается материал и его смыслы, ищутся переклички с реальной жизнью ребят. И только потом мы ушли в форму: сцены получились как танец. Были конкретные движенческие задачи, которые держат форму спектакля: здесь идём вперёд, а здесь исполняем танец робота. При этом есть сложность с тем, чтобы сохранить живость и присутствие в моменте, а не уйти в шаблонное повторение движений из раза в раз. Но участникам дана такая зона свободы и настройка на «делай так, чтобы самому было интересно», что, по-моему, это работает.

Тем не менее, репетиционные особенности всё же есть?

П. К.: Когда я ставлю спектакль в театре, то трачусь в три раза больше, чем на обычную ежедневную коммуникацию. На «Роботах» мы тратились сильнее раз в двадцать, потому что коммуникация совсем другая. Объяснение самых простых вещей оказалось очень сложным! Каждый раз надо было начинать очень издалека, с каких-то совсем прикладных вещей, чтобы раскрутить понимание. Внимание ребят держится примерно полтора часа, то есть с ними нельзя репетировать весь день. Они очень быстро устают, и в эти полтора часа тебе нужно всего себя вложить. А ещё – не быть агрессивным и не психовать, потому что они моментально это считывают.
Хотя по сути и в профессиональном театре всё то же самое — разница только в частоте повторений, но и там ты выкручиваешься как надо: один актёр очень хрупкий, второй максимально обидчивый, третий слишком зазнался. Так что подход один и тот же: какие бы они ни были талантливые, это всё – маленькие дети, с которыми нужно совладать.

Может ли инклюзивный театр стать шагом к более экологичному театру?

П. К.: Сейчас в театре в принципе лютый перегиб, потому что появились мы, которые не хотят, чтобы их обижали, и остались другие, которые привыкли так себя вести. А с ребятами вообще не получится неэкологично, потому что иначе они уйдут из пространства. С ними ты не просто делаешь вид, что ты экологичный, а даже задней пяткой не можешь подумать, что тебя что-то бесит, иначе они сразу на это среагируют.

А. Ю.: Фишка в том, что мы все инклюзивные! И в работе с профессиональными актёрами инклюзия должна быть тоже: ты как режиссёр должен понять, какая у кого особенность и через что её можно раскрыть. В этом смысле инклюзивный театр — возможность научиться пристраиваться ко всем и находить в любых минусах плюсы. Поработав с ними, будет не так сложно и страшно кому-либо что-то объяснить. Поэтому любому режиссёру было бы здорово поставить инклюзивный спектакль, чтобы научиться использовать то, что есть, и понять, что со всеми можно говорить нормально.

Текст: Ирина Апуник
Фото: Дмитрий Яцюк