Ключевыми темами были вопросы детского и подросткового чтения, а также межбиблиотечное сотрудничество в сфере сохранения культурного наследия народов разных стран и регионов. Хедлайнерами «Книжной Сибири» стали известные российские писатели, поэты и журналисты, литературоведы и критики: Александр Кушнир (Москва), Андрей Рудалев (Архангельск), Ася Лавринович (Москва), Вадим Месяц (Москва), Дина Гатина (Москва), Дмитрий Бак (Москва), Дмитрий Эльяшевич (Санкт-Петербург), Евгения Сафонова (Москва), Егор Серов (Москва), Константин Чеченев (Москва), Лев Наумов (Санкт-Петербург), Марианна Язева (Иркутск), Рада Анчевская (Москва), Сергей Носов (Санкт-Петербург), и детские писатели из Москвы Анастасия Шевченко, Евгений Рудашевский, Елена Ульева, Игорь Жуков и Сергей Гаврилов.
Новосибирск представляли писатели, поэты и книжные блогеры: Александра Буторина, Елена Бурак, Анастасия Безлюдная, Майя Бессонова, Татьяна Рабцева, Олеся Фролова, Анна Бабич, Алекс Джун, Ольга Батурина, Юрий Татаренко и другие.

ТАЛАНТ И НЕМНОГО ВОЛШЕБСТВА

Ася Лавринович посетила Новосибирск в рамках международного фестиваля «Книжная Сибирь» и дала для наших читателей эксклюзивное интервью, в котором поделилась своей историей успеха, анонсировала новую книгу и рассказала о снятом по её роману сериале, который уже совсем скоро выйдет на экраны.

LT: Вы приехали на фестиваль «Книжная Сибирь», чтобы презентовать свою новую книгу «Только попробуй уйти». Расскажите о ней нашим читателям.

АСЯ ЛАВРИНОВИЧ: Это очень летняя история, которая поможет читателю даже хмурой осенью продлить тёплые деньки и отыскать солнце на страницах. Помимо традиционно сильной любовной линии, в «Только попробуй уйти» присутствуют элементы мистики, детектива и даже семейной драмы. Главные герои отправляются в деревню, где их ждут приключения и головокружительные эмоции. Создавая атмосферу романа, я вдохновлялась своими детскими воспоминаниями о каникулах, проведённых на даче. Эта книга найдёт отклик не только среди подростковой аудитории, но также понравится и представителям более старшего поколения. Мои книги часто читают всей семьёй — девочки-подростки, их мамы и даже бабушки, каждый находит что-то цепляющее, будь то юношеские переживания, связанные с выстраиванием отношений со сверстниками или ностальгия о первой любви.

Прямо сейчас Ökko готовят экранизацию другой вашей книги, «Загадай любовь». Насколько сложно было попасть в киноиндустрию?

Мне всегда казалась, что экранизация моих книг – это что-то далёкое, нереальное, из области фантазий. Конечно, я мечтала когда-нибудь увидеть свои истории на экране, но даже не думала, что это случится вот так, словно по волшебству. Я никогда не принимала участия в питчингах, не писала сценарные заявки, поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда режиссёр Ольга Акатьева вышла на меня через социальные сети с предложением экранизации. Оказалось, её дочь Маша на летних каникулах зачитывалась моей книгой «Нелюбовь сероглазого короля». И Ольге стало интересно узнать, чем дочка так увлеклась. Прочитав эту историю, Ольга взяла и другие мои книги, одна их которых и вдохновила её на создание сериала. Я не участвовала в подборе актёров, но Ольга предварительно узнала о моих пожеланиях и потом показала фото с кастинга. Мне очень понравилось, как персонажи из романа «Загадай любовь» воплотились на экране. Я уже видела кадры из сериала на Всероссийском фестивале детско-юношеского и семейного кино «Медвежонок» в Перми, и у меня даже в носу защипало, так это было впечатляюще! (Улыбается.) Сериал достаточно точно следует сюжету книги «Загадай любовь», но история получилась более расширенной за счёт добавления дополнительных сюжетных веток второстепенных персонажей. Всё-таки выйдет целых восемь серий! Мне было безумно интересно читать сценарий, во многих местах я смеялась. Я уже с нетерпением предвкушаю премьеру в ноябре, поскольку уверена, что получилось просто замечательно. Съёмки проходили в апреле-марте, и на нашу удачу весна выдалась удивительно снежной, позволив снять настоящую зимнюю сказку.

Беседуя о книгах, невозможно обойти такой щекотливый момент как критические отзывы. Как вы реагируете на негативные высказывания?

Сейчас я редко читаю отзывы. У меня вышло уже слишком много книг, и я просто физически не успеваю следить за тем, что пишут о них в интернете. Я стараюсь не искать критику, а акцентироваться на позитиве. Конечно, невозможно всем угодить, и я пишу в первую очередь для тех, кто со мной на одной волне, любит и очень ждёт мои книги. Знаю, многие писатели выкладывают свои первые рукописи в общий доступ и просят читателей оценить, сказать, что не так. А мне приятнее пряник, чем кнут. Думаю, если бы мою первую историю разнесли в пух и прах, я бы больше не решилась писать. Когда я только начинала, то выкладывала новые главы на самиздатные площадки. В то время у меня было не так много читателей, уже с выпуском книг на бумаге моя аудитория значительно приросла. А тогда мне повезло собрать небольшую доброжелательную компанию: люди читали рукопись в процессе написания и высказывали свои пожелания. Даже если бы мои книги читал только один человек и они ему нравились, я бы писала для него. Сейчас я уже сразу отдаю рукопись в редакцию, предварительно показывая её лишь своей подруге —  она книжный блогер и имеет лингвистическое образование, поэтому я доверяю её мнению.

Вопрос от читательницы Софьи Удаловой: а как вы решили стать писателем?

Я отучилась на журфаке, немного поработала по специальности, а потом ушла во фриланс. Мне нравилось сочинять тексты, но чаще всего мне давали техническое задание, где требовалось, скажем, написать про утюг. И в какой-то момент мне это ужасно надоело, захотелось чистого творчества, и я решила попробовать свои силы в художественной литературе. Книги я начала писать в 27 лет. Поначалу я была очень заряжена вдохновением, к тому же у меня было много свободного времени. Первые рукописи буквально провалились в пустоту, найдя минимальный читательский отклик на площадках самиздата. Но мне всё равно нравилось писать. И вот одна из историй выстрелила, попала в виджеты на главной странице, там-то её и заметила редактор. Это была книга «Влюбить за 90 секунд», а за ней прицепом последовала «От одного Зайца». В моей карьере писателя не было такого, что я написала книгу, а утром проснулась знаменитой. Стартовый тираж составил всего 3000 экземпляров, но потом согласовали допечатку, а после ещё одну, и так далее. С 2019 по 2022 год я двигалась пусть маленькими, но уверенными шагами вперёд, выпуская по несколько книг ежегодно. Наконец, мой совокупный тираж позволил мне попасть в приоритетное продвижение издательства.  Сперва я писала по пять книг в год, сейчас, конечно, я работаю гораздо медленнее, чтобы не выгореть.

Насколько успех книги зависит от усилий самого писателя, который вкладывается в продвижение? Или автору достаточно написать книгу, а дальше уже работают законы рынка?

Каждый случай индивидуален. Хотя на сегодняшний день автор должен быть многофункционален: уметь общаться с аудиторией, принимать участие в мероприятиях и развивать личный бренд. Если ты пишешь для молодёжи, то желательно уделять внимание социальным сетям и делать интересный контент. Некоторые писатели выпускают мерч по своим книжным вселенным, чтобы лишний раз иметь соприкосновение с аудиторией. В последнее время значительно возрастает конкуренция среди русскоязычных авторов — издательства стали больше обращать внимания на отечественные книги, создавать для них красивые обложки. И, конечно, оставаясь в тени и надеясь на то, что твоя книга выстрелит, можно многое упустить.

Поклонникам всегда интересно, как происходит процесс — от зарождения идеи до её реализации. Вы пишете по плану или по наитию? 

Первое время я писала спонтанно, но постепенно пришла к выводу, что мне проще и удобнее работать по плану. Часто я придумываю сначала конец, ради которого мне хочется раскрутить историю к началу, интуитивно разбиваю сюжет на несколько сцен-глав, а после приступаю к созданию текста. Такой способ меня дисциплинирует и помогает систематизировать мысли, хотя я часто дотягиваю до дедлайна, а потом выкладываюсь — такой уж я человек (смеётся).  Но я знаю многих опытных авторов, которые пишут, не опираясь на схемы. Например, Алекс Хилл единственный раз работала по плану только тогда, когда мы в соавторстве писали роман «Худшие подруги». Но даже в тот раз мы оставили большое пространство для свободы творчества, разделив героинь. Был общий примерный план, мы по очереди писали в гугл-документе, но я никогда не знала наверняка, что именно вытворит героиня Алекс Хилл, и тем интереснее было работать.  Это был очень душевный и в то же время коммерчески успешный проект за счёт коллаборации и объединения наших аудиторий.  Возможно, когда-нибудь я ещё раз приму участие в создании общей истории, а пока я ищу вдохновение  в прогулках, читаю хорошие книги и, конечно, работаю над новой рукописью.

ПОЭЗИЯ ДЕЙСТВИЯ ВАДИМА МЕСЯЦА

Фестиваль «Книжная Сибирь» – это не только распродажа книг, но и место встреч писателей и читателей. Творчество Вадима Месяца когда-то высоко оценил Иосиф Бродский. Обладая уникальным опытом жизни по всей земле, работы и беззаботности, счастья и печали, проведения поэтических фестивалей и одиночества, наш герой размышляет о перспективности проведения межкультурных диалогов сейчас,  а также возможном исходе нынешнего противостояния цивилизаций.
Вадим Месяц родился в 1964 году в Томске. Сын Геннадия Месяца, вице-президента Российской академии наук. Окончил Томский государственный университет, кандидат физико-математических наук. Прожил 17 лет в США. Служил координатором русско-американской культурной программы при Stevens Institute of Technology (Нью-Джерси). Инициировал проведение восьми литературных фестивалей в Америке и России. Редактировал «Антологию современной американской поэзии» и антологию современной русской поэзии «Crossing Centuries: The New Generation in Russian Poetry». Лауреат ряда литературных премий. Член Союза российских писателей, Союза писателей Москвы, Нью-Йоркского отделения ПЕН-клуба «Писателей в эмиграции», Международного ПЕН-центра (Москва).

LT: Вадим Геннадьевич, у вас такая классная фамилия, даже псевдоним не нужно придумывать! Вы выросли в семье учёного, вероятно, литературные корни следует искать в предыдущем поколении? 

ВАДИМ МЕСЯЦ: С фамилией, действительно, повезло (улыбается), но мне не нравилось, что в сочетании Вадим Месяц нет буквы «р», поэтому своих детей я назвал правильно – Артемий, Варвара и Дарья Месяц. Предки мои были из Донбасса, фамилия наша украинская, произошла от слова місяць и по семейной легенде принадлежала прапрапрадеду, который носил круглую как луна лысину. К литературе мои предки прямого отношения не имели. Дед по матери был шофёром, проехал Сибирь, Север, Дальний Восток, Финляндию и Украину — и так до Праги. Он был потрясающий рассказчик и меня научил рассказывать завиральные истории. Мы с ним, например, читали «Незнайку», а потом шли строить и запускать воздушный шар. Дед по линии отца всю жизнь проработал поваром, играл на гармошке, пел частушки и песни — я за ним даже кое-что записывал, а потом сам исполнял в Нью-Йорке. Дед отсидел при Сталине восемь лет из 15 возможных — ему тоже было, что рассказать – 58-я статья. 

Обида осталась? 

Информация осталась. На обиженных воду возят. Отцу после этого было трудно поступать в университеты, но он нашёл выход. Филология мне всегда нравилась, но папа Гена убедил, что это не мужская профессия, и у нас с ним был договор – отучусь, защищу диссертацию и могу делать что хочу. Совершенно об этом не жалею, потому что физика и математика действительно приводят ум в порядок. В универе я дружил с филологами, участвовал в студенческом театре — я был открыт и коммуникабелен. Мои друзья были такие же.

Отучившись, вы почти сразу уехали в Америку, а это начало 90-х, тогда многие российские учёные оказались востребованы на Западе. Но вместо физики вы решили заняться там литературой, почему?  

Я полюбил одну женщину, за ней поехал в США, в Южную Каролину. Потом уже нашёл работу на Севере. Меня пристроил в колледж друг моего отца — Эрик Кунхардт, физик, которому когда-то мой отец объяснил, как устроен стримерный разряд. Эрик познакомил меня с поэтом и издателем Эдвардом Фостером, мы подружились, вели эту русско-американскую программу почти десять лет. Я не был заточен под физику. Соображал, но умеренно. Меня академик Захаров, наш земляк,  как-то поразил своим высказыванием, что науку может сделать любой, а вот стихи… Мне, наоборот, кажется, что писать стихи легче. Кто изобрел двигатель внутреннего сгорания?  Кто изобрел унитаз? А все вокруг: «ай да Пушкин, ай да сукин сын!» У меня в голове другая система ценностей. 

Развал экономики, потеря суверенитета страны, становление олигархата и две чеченские войны. Находясь за океаном, как вы воспринимали то, что происходило в России в эти годы?  

Противно мне было. Унизительно. С чеченцами, кстати, дружил. Люди должны сохранять человеческие связи. В Америку поначалу верил, благодарен ей за жизненный опыт. Россию времён Ельцина не воспринимаю. Совсем. Мне нравится Россия, в которой я живу сейчас. 

И вот на этой почве возникает диалог русских и американских поэтов, организатором которого становитесь вы и ваш Фостер. Как был встречен литературный фестиваль по обе стороны баррикад? 

Настя, там не было баррикад. Поэты — люди одной крови. И вообще американцы были в нас влюблены. И это было взаимно. Мы же не возили туда кокс вертолетами как колумбийцы. «Сибирь и Аляска – два берега». Они просто не вкурили что-то. Типа, что русские отдельный народ, не лоскутная Европа. Начали придумывать басни про «русскую мафию», прочие угрозы национальной безопасности. Они перестали давать визы нашим физикам в начале 2000-х. Мы в то время — про «мир, дружба, жвачка». Потом что-то поменялось. Чтобы мой отец получил визу для получения им звания академика США, мне пришлось написать, что приглашаю его посмотреть на статую Свободы. Они иначе не давали визы. Зачем тогда приглашаете? 

Вы так пессимистичны?

Я вообще не бываю пессимистичным. Свойство характера. Итоги моей работы в Штатах — «Антология американской поэзии в русских переводах», которую делал с Аркадием Драгомощенко, «Антология русской поэзии Crossing Centuries», которую делали с Фостером, Джоном Хаем и другими ребятами. Прочие книги. Три ребенка — Артемий, Варвара и Дарья. Старшие учатся в МГУ, Дашка маленькая ещё, 13 лет. Мы вернулись. У нас не было планов оставаться там. Нам хорошо здесь. Просторно. Много собеседников.

Насколько реально вернуться к подобной деятельности в сегодняшнем международном контексте?     

Надо чтоб паны успокоились, пока у нас чубы трещат. Ну и чтоб появился какой-нибудь инициативный человек. Тот же Бродский всегда различал личность и чиновничество. Я разочаровался в этом диалоге культур, хотя и верил в него поначалу. Для них русская поэзия слишком консервативна. Для меня их поэзия слишком инновационна. Нет прогресса в этом деле. Есть вещи, которые живут в родной речи и нравятся людям. И всё.

Я придумал «поэзию действия», которая начинается с какого-либо ритуала, наполненного философским смыслом

Я как-то спросил у Джона Наринса, живущего уже много лет в России, есть ли кто-то из русских писателей, более-менее известных в Америке? «Почти никого, ну разве что Набокова читают», – был ответ. Понимаете, там и так своих поэтов хватает, и американцы не настолько любопытны, чтобы интересоваться какой-то далёкой Россией или близкой Мексикой, потому что они вполне самодостаточны и их трудно в этом упрекнуть. Думаю, что такие фестивали  было бы уместнее делать где-нибудь в Европе. Например, в Италии – там хорошо к русским относятся. Или в Греции – на родине поэзии. В Магадане был недавно. Чем не место для фестиваля? 

Причём хорошо бы, чтобы это была поэзия действия, формат которой вы придумали и удачно осуществили несколько лет назад.    

Мне тогда показалось ужасно скучным превращение мира в гипертекст, этакую вавилонскую библиотеку. «Поэзия действия» была способом избавления от филологии. Стихи вырастают из устной традиции, из песни, молитвы, ритуала. Мне не нравились заниматься только составлением строчек. Мы с коллегами придумали «Смешение священных почв» —  перевозили камни с Синайской горы в Гималаи, а оттуда в Стоунхендж и Кёльнский собор, в Мексику, Антарктиду. Тем самым происходил некий энергетический обмен, запускавший цепочку других положительных изменений в жизни и в мире. Поэзия — не просто изящная безделица, она должна приносить пользу людям. Живым и мёртвым. За неё можно и кровь пролить, и в гору подняться. Я кровь «русских Гулливеров» пролил на острове Русский в Японском море. Соратники верили мне. Разбавил, чтоб не скисла, красным вином. Из большой ковбойской фляги. Разумеется, это была игра, но нам нравилось возвращать в жизнь какие-то действия, ну и юмор тоже. Кстати, после этого на острове Русский поставили университет, в котором я несколько раз побывал.

В начале двухтысячных вы вернулись в Россию, как сложилась ваша жизнь здесь и чем теперь занимаетесь? 

Занимаюсь «Русским Гулливером». Издательством. Стихи пишу, песни, рассказы. Использую прочие навыки для получения денег. Дом на озере Эрроухед в Пенсильвании продал — слишком дорогое место для рыбалки. В Америке осталось много друзей, конечно, поддерживаем связь, общаемся. Я написал штук тридцать книг, издал сотни книжек под маркой «Русского Гулливера». Обратил бы ваше внимание на антологию «Шесть русских поэтов» и сборник стихов Дениса Новикова, составленный Константином Кравцовым. Мы их опубликовали в августе этого года.

Как человеку, пожившему в разных культурах, и как русскому автору, пишущему в западном стиле, каким вам видится финал остросюжетной драмы, участниками которой мы все невольно оказались?

А кто вам сказал, что я пишу в западном стиле? Я люблю восход солнца, а не его закат. Как многие, понимаю, что нечто серьёзное сегодня ломается и трансформируется как в мире, так и внутри России. Наверняка мы много не знаем, но я вижу просвет в этой истории. Такое не может продолжаться вечно. Что-то сильно изменилось и в самой Америке, мне кажется, мультикультурный проект, на который они ставили – провалился. Об этом, кстати, и моя книга «Последние битники», описывающая конфликт отца и сына через призму так называемой новой этики. Сегодня, возможно, она не ко времени, но когда-то станет интересной. А сейчас думаю роман написать про любовь, может быть, даже про несчастную.   

Что почитать у автора:
«Дядя Джо. Роман с Бродским», роман
«Книга отца и сына. Последние битники», роман
«Мифы о Хельвиге», стихи
«Безумный рыбак», книга стихотворений
«Лечение электричеством», роман
«Норумбега: головы предков», книга стихотворений
«Искушение архангела Гройса», роман
«Стриптиз на 115-й дороге», сборник рассказов
«Правила Марко Поло», роман
«Убеги из Москвы», стихи 

Что написать мне ночью?
Тёплой отважной даме?
Горы над этажами,
Море за гаражами.
Сходны со многоточием
Звёзды в оконной раме.
С дочерью, моей дочкой
С Дашенькой к Далай-ламе.
В тундре гремят приборы,
Камни на деньги мелют.
Кто тут мне брат матёрый,  
Кто меня отметелит?
Выцветут телогрейки,
Выйду на двор в пижаме,
Девушки-белошвейки
С жёлтыми все глазами.
(Из поездки в Магадан, осень  2023)

УВАЖАЙ СЧАСТЬЕ БЛИЖНЕГО КАК СВОЁ

Человек с безграничным отношением к миру и широкой душой, Евгений Рудашевский, пишущий приключенческую прозу для подростков, стал одним из хедлайнеров международного фестиваля «Книжная Сибирь–2023». Leaders Today поговорил с молодым писателем о свободе чтения, исторической памяти и толерантности к чужой культуре. 
Евгений Рудашевский родился 20 июля 1987 года в Москве. Вырос в семье преподавателей, бо́льшую часть детства и отрочества провёл в Иркутске, Улан-Удэ, прибайкальских сёлах. В 2014 году окончил факультет журналистики МГУП имени Ивана Фёдорова. Шесть лет работал корреспондентом журнала La Pensée Russe («Русская мысль») в Лондоне. Двукратный лауреат Всероссийского конкурса на лучшее литературное произведение для детей и юношества «Книгуру» («Здравствуй, брат мой Бзоу!»), лауреат премий им. В. П. Крапивина и «Книга года». Его произведения входят в каталог выдающихся детских книг мира «Белые вороны» Международной мюнхенской юношеской библиотеки и переводятся на иностранные языки.

LT: Евгений, после школы вы собирались стать юристом, по программе обмена перевелись из московского вуза в одни из университетов Чикаго, однако, проучившись год, бросили учёбу в Америке. Почему?

ЕВГЕНИЙ РУДАШЕВСКИЙ: Я понял, что это не то, чем хочу заниматься в жизни. Одной из особенностей западной системы образования является то, что она позволяет студентам на первом курсе изучать предметы по выбору, без привязки к специальности, чтобы молодые люди могли определиться с направлением, в котором хотели бы развиваться в дальнейшем. В России всё гораздо категоричнее – ты сразу выбираешь свой путь, с которого уже не переметнуться. В Америке я как раз проучился год, прежде чем окончательно осознал, что иду не той дорогой, а чтобы встряхнуться, решил отойти подальше от всех, кто хоть как-то мог повлиять на мой выбор.

Судя по тому, что за следующие несколько лет вы успели попутешествовать автостопом по Европе, поработать уборщиком, продавцом картин, дрессировщиком нерп в Иркутском нерпинарии, а также получить журналистское образование в Москве, встряска получилась что надо. 

Когда тебе 19 – возможно всё. Вероятно, поэтому меня и привлекают персонажи примерно такого возраста, попадающие в некую точку бифуркации, когда всё становится непредсказуемым и можно резко изменить свою жизнь. Оказываясь в длительных путешествиях, ты стряхиваешь с себя все социальные оболочки, ожидания родных или друзей, и начинаешь слышать самого себя. Писать и придумывать истории мне нравилось всегда, и впоследствии, чем бы ни приходилось заниматься, я как автор старался из всего извлечь пользу. Например, уборщиком в ресторан пошёл только потому, что мог каждую ночь добираться до места работы на велосипеде через сумеречный и безлюдный лес. Журналистика же не только познакомила меня с множеством людей из разных культур, стран и социальных слоёв, но и научила представлять себя на месте другого человека, смотреть на мир его глазами, а ещё – подходить к сбору информации с позиции исследователя. Когда ты не пытаешься учить людей жизни, а приезжаешь с нейтральной позицией и безусловной готовностью слушать и впитывать. 

Сегодня вас знают как автора приключенческой прозы, написанной в традициях классической школы, к которой принято относить произведения Майна Рида или Джека Лондона. Какими видятся вам перспективы этого жанра сейчас, когда на рынке подростковой книги доминируют фэнтези и переводная литература?

К сожалению, у нас выходит не так много приключенческой прозы для подростков, и сейчас этот жанр действительно представлен больше в виде фантастики или фэнтези. Но здесь проблема не в засилье иностранной литературы (издательства, кстати, понять легко – они берут лучшее из того, что уже прошло много фильтров и переведено на десятки языков), а в том, что хороших текстов мало и их нужно ещё поискать. Никем не проверенное творчество молодых российских авторов представляет для издателя большой риск, ведь то, что понравилось тебе, может совершенно не зайти аудитории. Кроме того, чтобы начинающему автору полноценно работать над качеством своих текстов, ему нужно время, а его почти нет, поскольку приходится где-то ещё работать и обеспечивать себя и семью. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и неустойчивый читательский интерес, который во многом зависит и от текущего экономического состояния нашей страны, где людям попросту не до приключений. Но всё же я уверен, что хороший текст — даже если это полный неформат — всё равно найдёт дорогу к читателю.

Вы где-то сказали, что над каждым подростковым произведением стоит один большой вопрос: «Зачем это написано?» Серия повестей «Куда уходит кумуткан», «Пожиратель ищет Белую сову», «Тайна пропавшей экспедиции» – это не только разговор о взрослении и взаимоотношениях человека и природы, но и попытка привлечь внимание к проблемам коренных малочисленных народов России?

Если ставить какие-либо задачи до того, как написана книга, то, скорее всего, она не получится либо будет испорчена, потому что во главе угла должна быть история, а не желание привести её к какому-то конкретному выводу. Большинство же художественных произведений, так или иначе затрагивающих жизнь малых народов, направлены не на сохранение этой культуры, а на то, чтобы мы, представители другой культуры, проявили толерантность к миру, нам чуждому.

Если ставить какие-либо задачи
до того, как написана книга, то, скорее всего, она не получится

От того, что я описываю жизнь эскимосского стойбища глазами девочки-эскимоски, самим эскимосам ни жарко, ни холодно — они и книгу-то мою, скорее всего, никогда не прочтут. Но она написана для нас, чтобы мы могли увидеть их большой и сложный мир, проникнуться интересом и уважением к другому жизненному укладу. Ведь важно понять, что люди живут по-разному и по-разному приходят к счастью. Главное, чтобы они были счастливы, даже если их понятия о счастье кардинально отличаются от наших.

Цель всех путешествий, как вы сами говорите – книга. События вашего следующего романа разворачиваются на Сахалине. Чем привлёк вас этот остров?

Прежде всего, своей необычной и загадочной историей, только за последние 200 лет вместившей в себя сразу несколько совершенно разных эпох. Ведь остров был и местом ссылки российских каторжников, и японским губернаторством Карафуто, и советским пограничным форпостом. Сейчас японская страница в истории Сахалина по политическим причинам практически вырезана, но на самой территории всё ещё попадаются её следы. Как, например, маяк Анива, спроектированный японским инженером и установленный в 1939 году на небольшой скале Сивучья, возле труднодоступного скалистого мыса Анива. Маяк, несмотря на свои красоту и культурное значение, постепенно разрушается, но это пока ещё живая и до сих пор противоречивая история, на фоне которой я и собираюсь построить повествование и раскрыть героев.

Наверняка на встречах с читателями вас часто спрашивают о том, как привить современной молодёжи любовь к чтению, что вы на это отвечаете?

Чаще взрослые формулируют даже жёстче: «Как заставить читать?!» Я всегда задаю встречный вопрос: «А для чего вам это надо? Для галочки или для того чтобы ребёнок был счастлив?» Счастье же, как я говорил выше, бывает разным, и для кого-то принципиально важно не выпускать книгу из рук, а кто-то и без этого вполне счастлив.

Не имеет значения, в каком виде ребёнок поглощает культуру, главное,
что он вообще это делает

В наше время глобального ограничения свободы мне кажется, что нужно особенно ценить свободу чтения, которая у нас, судя по многообразию представленной литературы в библиотеках и книжных магазинах, есть. Поэтому совершенно не имеет значения, в каком виде ребёнок поглощает культуру, главное, что он вообще это делает! 

Что почитать у автора:
Отдельные произведения:
«Здравствуй, брат мой Бзоу!»
«Куда уходит кумуткан»
«Ворон»
«Тайна пропавшей экспедиции»
«Бессонница»
«Истукан» (в двух томах),
«Пожиратель ищет Белую сову»
«Зверь 44»
Тетралогия «Город Солнца» (приключения)
Книга 1. «Глаза смерти»
Книга 2. «Стопа бога»
Книга 3. «Голос крови»
Книга 4. «Сердце мглы»
Серия «Экстремальный пикник» (научпоп)
1. «Костёр»
2. «Жажда»
3. «Голод»
4. «Убежище»

ЧУДО, ЧТО Я

Российский прозаик и драматург, лауреат премии «Национальный бестселлер» Сергей Носов в рамках фестиваля «Книжная Сибирь» представил свой новый роман «Фирс Фортинбрас», а также со свойственной ему иронией поделился с нашим журналом мыслями о читательских вкусах, изменчивом Новосибирске и личных «стоических претерпеваниях».

LT: Сергей Анатольевич, ваш творческий путь начался с поэзии. Почему перешли на прозу?

СЕРГЕЙ НОСОВ: Обычная история – многие прозаики начинали с поэзии. Впрочем, в первой же рецензии мою прозу назвали «прозой поэта». А для меня самого загадка, почему я вообще стал писать стихи. Двадцать лет жил без этого, и вдруг в один прекрасный день со мной что-то случилось. И еще объяснить не могу, почему я, участник антологий, не удосужился в свое время издать стихотворения отдельной книгой – моя единственная поэтическая вышла четыре года назад, и то по инициативе издательства.

Иногда вас называют слишком сложным и тонким для масс. Это определение – комплимент для вас или, наоборот, вы хотели бы стать более понятным для большинства читателей?

Да вроде бы ничего сложного нет у меня – язык простой, без мозгодёрства, поступки героев, кажется, мотивированы. Со стороны виднее, конечно. Иногда говорят, будто бы Носов так пишет, что не понять сразу – он шутит или серьёзен.
Да и читательские массы уже не массы давно. Большинство читателей к внежанровой литературе не очень благосклонно. Вкусы и взгляды, вообще говоря, опрощаются. Если, к примеру, повествование ведётся от первого лица, читатель думает, что автор непременно говорит о себе – а как же иначе? Такой читатель не видит подтекста, для него всё прожевать надо.

Многие ваши романы («Хозяйка истории», «Дайте мне обезьяну», «Грачи улетели») вызвали противоречивые, порой скандальные отклики. Вы изначально ставили перед собой такую задачу?

Если бы мои творения всем нравились, я бы, наверное, испугался: «Что-то не так». Меня хоть и называют иногда абсурдистом, сам я себя ощущаю реалистом – мне интересна наша действительность. Она, как мы знаем, сама по себе противоречива, а уж какой выразительной была, когда писал я первые романы!..

Мысли о ближайшем будущем рода людского, бывает, гнетут: расчеловечивание, искусственный интеллект, смена антропологических констант, закат литературы, профанация творчества...

События в «Обезьяне» обусловлены выборами в конце 90-х, с их не мною изобретённым безумием, в «Грачах» идёт речь об актуальном искусстве, а оно перманентно чревато скандалом. Вот я и пытался найти адекватный язык и адекватную форму для содержания.

В вашем романе «Франсуаза, или Путь к леднику» вы описываете «странности жизни, её внезапности и причудливости». А какая самая необычная история случилась в вашей жизни?

Самое большое чудо – это то, что я вообще существую. Как, впрочем, любой из нас. Нашему появлению на свет, точнее, нашему осуществлению, мы обязаны встрече двух конкретных клеток. Две другие – и это уже не мы. У меня об этом говорят герои в той же «Франсуазе», а ещё есть пьеса, которая так и называется «Чудо, что я». И вообще моим героям, во всяком случае, некоторым, свойственно переживать жизнь как чудо.

Что бы вы сегодня назвали самым сложным в вашей писательской жизни?

Мысли о ближайшем будущем рода людского, бывает, гнетут: расчеловечивание, искусственный интеллект, смена антропологических констант, закат литературы, профанация творчества… Даже говорить об этом не хочется. Лучше назову-ка я в качестве сложностей дня сегодняшнего свой отказ от сахара: трудно приучить себя к несладкому кофе. Ну, и расстройство сна: в четыре часа начинает каркать дворовая ворона, тогда как я ложусь в два-три ночи. Приходится проявлять стоическое претерпевание.

И напоследок спрошу вас о Новосибирске – изменился ли город с момента вашего последнего визита?

Я не был в Новосибирске несколько лет и почти не узнал его. Из окна гостиницы смотрел на набережную и как будто видел её впервые.
Впервые я оказался в Новосибирске ровно сорок лет назад, будучи корреспондентом детского журнала «Костёр». Тогда мне удалось устроиться только в пятиместном номере, домой вернулся в чужой шапке – с кем-то обменялся нечаянно. А сейчас решил дойти до библиотеки пешком – от улицы Большевистской до Коммунистической. Тут вроде бы рядом, но… заблудился! Хотя держал в руке телефон с навигатором. Прозевал пешеходный переход и завернул не туда (чем не сюжет?).
Мне сказали, что Новосибирск – чемпион по пробкам. Не знаю, не знаю… Петербург готов поспорить. Спасибо благожелательным новосибирцам: всегда готовым объяснить и выручить.

Здесь живёт и ваш давний друг Виктор Стасевич. Удалось с ним встретиться?

Да, он пришёл в библиотеку на презентацию моего нового романа «Фирс Фортинбрас». Виктор – писатель, учёный, путешественник. Это благодаря его затеям мы объездили Алтай, побывали в перуанских джунглях, пересекли Кордильеры, ночевали в казахских степях... Говорить о наших приключениях можно бесконечно долго. Но лучше самого Виктора никто не расскажет.