Кто сегодня в России Достоевский?

LT: Шамиль, у вас разные по жанрам книги, но, по мнению литературных критиков, их объединяет поиск общего для читателей культурного кода. Это намеренный ход?

ШАМИЛЬ ИДИАТУЛЛИН: Нет, я просто рассказываю какие-то истории, которые захватывают и мучают, терзают и заставляют задавать самому себе наболевшие вопросы. А поскольку мои читатели – это в основном соотечественники и к тому же люди моего поколения, то неудивительно, что они считывают определённые коды. Конечно, времена меняются, и культурные скрепы – тоже. Мне, к примеру, странно, когда мой собеседник не читал «Остров сокровищ», «Трёх мушкетёров», не знает произведений Владислава Крапивина и Юрия Томина. А вот моему собеседнику 20-25 лет, наоборот, странно, что я всё это читал.

Помню, в позднесоветские времена была некая система опознавания «свой-чужой». Допустим, ты говоришь «понедельник начинается…», а собеседник подхватывает: «…в субботу». И ты понимаешь, что это свой человек, читавший братьев Стругацких. А если он смотрит на тебя оловянными глазами, то ясно, что говорить с ним особо не о чем. Сейчас эта система размыта, потому что источников информации стало в сотни раз больше, и каждый выбирает что-то своё. На смену кодовым словам пришло облако тегов. Интернет-общение как раз во многом строится на том, что люди совпадают на основе неких тегов и могут говорить друг с другом так, как не говорят даже с близкими людьми. И вот, когда ты пишешь книжку, никогда не понимаешь, каким тегом, сюжетом, героем ты совпадёшь с кем-то ещё. Я рассказываю историю для себя, а когда выясняется, что я всё-таки каким-то торчащим словом зацепил человека, он прочитал до конца и понял, что это его книга, для меня это, конечно, счастье огромное.
А вот авторский подход, согласно которому мы должны быть такими или сякими, мне кажется устаревшим и довольно опасным. Это долженствование заставляет человека исходить не из своей полноценности, а из того, что он какой-то ещё начинающий или будущий. Книги – это предмет огромнейшего удовольствия, и говорить, что для наслаждения ты должен съесть кило осетрины, диковато. Мир огромен и разнообразен, и сводить его к десятку понятий – преступление.

Сегодня всё больше появляется молодых авторов – с чем это связано? 

Как правило, с юношеской наглостью, ведь в 14-15 лет практически каждый подросток считает, что он, с одной стороны, уникум и гений. А с другой – самый некрасивый, толстый или, наоборот, самый худой. Он чувствует, что ему подвластно всё, и одновременно он не может ничего. Первая, всемогущая, часть личности некоторых толкает на написание книги или стихов. Молодые люди пишут, пытаясь опровергнуть и бросить с корабля истории всё, что было достигнуто ранее: «Эти Пушкины, Толстые, Шекспиры, Сервантесы – всё ерунда! Вот я сделаю так, что ого-го!»  С возрастом человек умнеет, и эгоцентризм проходит. А если не умнеет, то убеждается, что его ошмётки чужих мыслей никому не нужны.
Когда я встречался с читателем в качестве эксперта детского конкурса «Книгуру», то один из подростков рассказал, что придумал обалденную книгу – пересказ игры Fallout! При этом человек даже новелизации Fallout’а не читал и не подозревает, что использовать чужую интеллектуальную собственность запрещено.

Творчество второй категории молодых писателей основано на переживании и переосмыслении какой-то травмы, опыта. И часто получаются действительно интересные произведения. Я не говорю сейчас про поэзию – это отдельный механизм. Прекрасным поэтом можно быть и с самых юных лет, а вот чтобы стать прекрасным прозаиком, надо накопить знания, боли, травмы, потери, которые тебя разорвали, но ты нашёл силы, чтобы сшиться. И вот про это всё, собственно, и кричишь.

Писать же надо либо про то, что знаешь лучше всех, либо про то, чего никто не знает. Я всегда склоняюсь к первому варианту. Его всем и рекомендую. Сейчас появились многочисленные школы, которые учат молодых авторов, и некоторые учат успешно (к примеру, Creative Writing School). Этим тоже объясняется заметное появление писателей. Раньше я скептически относился к такому обучению, но рейтинги показывают, что большинство победителей литературных конкурсов – выпускники каких-либо курсов. Многие авторы находят свою аудиторию в онлайн-пространстве. Но и напечатать книгу сегодня стало проще, поскольку стало больше издательств.

А читать книги тоже стали больше?

Точно не меньше. Когда я был подростком, из всех развлечений самым доступным были книги. В каждом классе из 30-40 человек было двое-пятеро запойных читателя, ещё десяток учеников читали книги от раза к разу, остальные не особо хотели читать. Но и сегодня это соотношение практичекски изменилось. Просто раньше те, кто не читал, бедолаги, не знали, куда податься, а сейчас у них есть видеоигры, сериалы, трендинги в чатиках. Вместе с тем молодые люди в целом читают в десятки раз больше, чем мы в их возрасте, поскольку перед их глазами проходит огромное количество текстов. Человечество буквально погрузилось в океан текста. А вот книги в нём выглядят лишь небольшим островком, который становится всё меньше, поскольку художественные сюжеты сегодня есть не только в книгах, но повсюду вокруг нас – стоит лишь включить телефон, открыть ноутбук или встретить знакомого.

Вы рассказали о становлении писателя через переживание личной боли. Вам лично близок такой подход? О чём вы чаще всего пишете?

Да, я иногда думаю, что меня скоро разоблачат и скажут: «Ты всё время пишешь про одно и то же!» И это так. Я говорю в книгах о триединстве: человеке внутри себя, человеке внутри семьи и человеке внутри общества. Мне интересен этот конструктор психологических конфликтов и поиск выходов из них. По сути, любую историю можно очистить от шелухи и увидеть это триединство человека.   
В прошлом году вы представляли российскую литературу на книжной ярмарке в Нью-Дели. Какие книги нашей страны вызывали у зарубежной публики наибольший интерес?

Читатели за рубежом с большим почтением относятся к таким русским писателям, как Толстой, Достоевский и Чехов. В Китае, который с особой любовью смотрел на Советский Союз, к этим фамилиям добавляются совсем неожиданные для нас. Например, до сих пор для многих китайцев книга «Как закалялась сталь» Н. Островского остаётся настольной. И когда звезда гонконговских боевиков Джет Ли говорит, что он всего добился в жизни благодаря образу Павки Кончагина, то это, конечно, нам немного ерошит извилины. Зарубежные читатели помнят, что у нас были хорошие писатели, но в какой-то момент наступила звенящая тишина – книги перестали переводиться в прежнем масштабе. Конечно, российский институт перевода прилагает усилия, но этого недостаточно. Ко мне в Нью-Дели подходили люди и спрашивали: «А кто сегодня в России Достоевский?» Я отвечал: «Наверно, Евгений Водолазкин». Также из современных авторов я обычно называю Алексея Сальникова, Марину Галину, Линор Горалик (внесена Минюстом РФ в список иноагентов. – Прим. ред.), Дмитрия Захарова, Евгению Некрасову. Сейчас нет яркого писателя, которого можно с уверенностью назвать Достоевским. У одного и того же автора может выйти книга, которая останется в веках, а другая – завтра же канет в Лету. И в этом есть свой интерес.