Что почитать летом?

Новосибирская писательница Алекс Джун (она же – журналист Александра Дегтярева) в прошлом году стала лауреатом премии «Эксмо.Дебют» с книгой в жанре янг-эдалт «Спи, Алиса». Сейчас у неё выходит новый роман, «Дети мёртвой звезды». С любезного разрешения правообладателя, издательства «Эксмо», мы публикуем ознакомительный отрывок.

Дневник тени

Запись первая

В тумане далёкого будущего есть лишь одиночество. Мы скользим тенями в городе сожжённых книг и забытых сновидений, не зная, живы мы или уже мертвы. Все мы — дети давно погасших звёзд.

Я прочитал, что в каждую написанную историю нужно вложить ИДЕЮ. А иначе это – ерунда, записки графомана. Но, сдаётся мне, единственный вопрос, который надо задать самому себе перед тем, как садиться изводить дефицитные бумагу и карандаши: «Зачем ты пишешь?» Пусть это будет тенью идеи этого дневника. А его целью — призрачная надежда на то, что кто-то найдёт эти записи в далёком будущем. И после того, как я умру, мои следы не скоро будут погребены под слоем пыли и грязи. Забвение веков. Красивая фраза. Но страшная. Я хочу, чтобы обо мне знали и помнили как можно дольше. Хочу эхом звучать в этом мире, даже когда моё тело истлеет. Пусть знают: я был! Если мир неизбежно сотрёт всех и вся, моя задача как можно дольше этому противостоять. Зачем торопиться исчезнуть, если я уже проделал огромный путь, появившись на свет и дожив до сознательных лет? Я — Тень. Так я себя называю. При рождении у меня было другое имя, но я его позабыл. С каждым днём оно по кусочкам незаметно выветривалось из моей памяти. В одно хмурое утро я проснулся и понял, что остался вовсе без имени. Так случается, когда долгое время никто не произносит его вслух. Имя должно звучать, иначе оно покидает владельца. Улетает туда (или к тому?), откуда пришли все названия. Итак, раз моё имя меня покинуло, я решил придумать себе новое. Я долго перебирал справочники, крутил на языке различные сочетания звуков, но мне ничего не нравилось. Внутри меня осталась лишь неясная тень моего прежнего имени. Вот я и решил называть себя «Тень». Я довольно молодой, но не ребёнок. По моим подсчётам, мне около девятнадцати лет. Волосы у меня тёмные, средней длины, глаза — серые. Я худой, как и все люди, теперь толстяков можно увидеть разве что на старых фотографиях. Я бы хотел приложить свой портрет, но не умею рисовать, а рабочей фототехники я так и не нашёл. Мой мир странный, больной. Нет, судя по книгам, к прошлому у меня тоже накопилось довольно много вопросов. Но то, что творится сейчас, больше похоже на сон какого-то сумасшедшего. Учёные писали: любая цивилизация начинается с объединения людей с целью взаимопомощи, а заканчивается тогда, когда каждый готов уничтожить своего соплеменника. Значит, наша цивилизация находится на этапе распада. Быть может, на каком-то этапе мы оказались вытянуты в бесконечный цикл спирали смерти, как муравьи. Вы ведь наверняка наблюдали, как эти насекомые внезапно без видимой причины начинают бегать по кругу, затягивая в муравьеворот всё больше и больше соплеменников, продолжая вращения до полного истощения, оставляя за собой тысячи трупов? Возможно, я – один из последних слепых издыхающих муравьёв, плетусь по следу, оставленному предшественниками, к бессмысленному финалу. Дед говорил, всё началось с болезни. Пандемия охватила планету. Новый вирус был схож с гриппом, но люди чаще умирали, чем излечивались. Вакцина была изобретена в течение пары лет. Её ставили всем поголовно, зачастую насильно. Спасали будущее. Но, конечно, у вакцины обнаружились побочные эффекты. Отсроченные и неотвратимые. Как в самой банальной беллетристике, оказалось, что дети, рождённые от людей, получивших инъекцию, страдают различными нарушениями. В основном проявлялись расстройства аутистического спектра, но были и те, кто имел физические дефекты. Немота, глухота, слепота, умственная отсталость… Совсем здоровых практически не было. Мой дед был глух на одно ухо, а у бабки левая нога была короче правой. Моя мать очень быстро сошла с ума, говорят — у неё была шизофрения. Отца я не знал. Мне ещё повезло. Я просто заикаюсь и не чувствую температуру. И если первый дефект мне особо не мешает — в моём районе почти не осталось тех, с кем можно было бы (и хотелось) нормально поговорить, то второй стоил мне шести пальцев на ногах и двух на руках. Когда зимы особо суровые, я не всегда могу адекватно оценить степень обморожения своих конечностей. Хорошо, что мой сосед — Врач. Так я его называю. Он сам себя никак не называет (умеет лишь мычать). Врач повёрнут на анатомии. Это его единственный интерес в жизни. Его комната сплошь забита атласами, справочниками, учебниками, костями (это жутко, я знаю) и склянками с различными анатомическими артефактами. Даже мои обмороженные пальцы там плавают в мутной, грязной банке. Но лечить Врач умеет. К нему все ходят, кто хоть чуть-чуть соображает и бережёт себя. Я думаю, он любит «чинить» людей. Кто знает, что у него в голове? А я люблю читать. Поэтому живу в заброшенной библиотеке.  Наверное, если бы писатели знали, что в будущем какой-то человек будет находить утешение в их книгах, они бы порадовались. Конечно, приходится следить, чтобы соседи-бестолочи не воровали книги для растопки. Мне кажется, я и Врач — единственные, кто ещё умеет читать и писать. Остальные давно забросили эти навыки. А я бы свихнулся без книг. Ладно, вру. Есть ещё несколько людей, вроде, нормальных (кстати, я недавно озадачился понятием «нормы», но понял, что даже в прошлом это было довольно условное понятие). Так вот, эти более-менее нормальные товарищи слишком устали от жизни, чтобы читать, и просто доживают свой век. Хотя я думаю, что это глупо. Наш мир, бесспорно, ужасен, но кто сказал, что после смерти будет лучше? Здесь я хотя бы знаю, где взять еды и чем себя занять. А что там? Никто ещё не возвращался, чтобы рассказать.

Изо рта идёт пар, не хотелось бы лишиться ещё пары пальцев на руках из-за того, что я увлёкся письмом и не заметил, как комнату пожирает холод. Иногда я думаю бросить всё и уйти по рельсам красиво вдаль. Может, там жизнь будет лучше? Но сейчас везде лежит глубокий снег, ещё останусь без ног. Бабкино наследство в виде костылей мне будет явно не к лицу. Но что будет там, за горизонтом? «Выйти из зоны комфорта» — очередная забавная фраза из книг. Не скажу, что мне здесь так уж и комфортно, но я привык. А привычка — то ещё болото. Сложно выбраться самому, даже если понимаешь, что тонешь. Нужен толчок, а лучше – пинок под зад. Но кому есть до меня дело? Завтра я иду на свалку искать термометр. На обратном пути помоюсь в озере и проверю свои верши. Вчера я выдолбил прекрасную прорубь. Ну что ж, теперь пора бы замотаться в уютные тряпки и лечь спать поближе к огню.

Запись вторая

Купаться в проруби, а потом ловить рыбу было плохой идеей. Я заболел. Пришлось идти к Врачу. Он намешал подозрительную жидкость и показал мне на пальцах, что пить её надо перед сном. Это его лекарство больше напоминало отраву, но что было делать. Я забыл вам описать Врача. Хотя что его описывать — заросшее бородой косматое нечто не старше меня. Но не воняет, видно, моется где-то. А это в нашем мире редкость. Я, кстати, горжусь своей чистоплотностью. Пусть я одет в рваньё, но стираю вещи регулярно. И в комнате моей нет мусора, только старые вещи. Но в нашем мире всё старое. Странно вспоминать, как бабушка рассказывала о своём детстве. Тогда были рынки, где продавались новые вещи. Человечество ещё боролось, верило, что настанут лучшие времена. А сейчас уже никто ни во что не верит. День прошёл — и ладно. Семьи встретишь редко. Кругом сплошные одиночки. Бабка говорила, что мир распадался постепенно. Сначала развалились семьи, потом государства, каждый стал сам за себя. И в итоге мы имеем то, что имеем: сплошные руины и безумцы-отшельники. Природа постепенно сжирает наш город. Многие здания приведены в негодность самими людьми: внутри огромные завалы мусора, проводка и трубы выдраны, полы давно ушли на растопку или были испорчены в поисках скрытых ценных вещей. Остался лишь вечный бетон. Летом крыши домов зарастают травой, вьющиеся растения часто проникают сквозь трещины и разбитые окна, хоть как-то украшая заплесневелые убогие стены. Даже внутри главного читального зала моей библиотеки летом растут кусты и сорная трава. Но мне нравится, особенно осенью, когда пол покрывается сухими хрустящими листьями. Я люблю ходить мимо стеллажей с книгами и смахивать листья с полок. Они летят к моим ногам, словно извиняясь за то, что проникли в библиотеку без спроса. Придя к Врачу, я заметил, что он крайне воодушевлён. Гадать не пришлось — на облезлом диване в захламлённой комнате лежала женщина. Без сознания. Оценить степень нормальности незнакомки по своей личной шкале я сразу не смог. Но пришёл на следующий день, так как волновался за неё.

Мог ли я тогда знать, что это решение перевернёт не только всю мою жизнь, но и наше представление о пространстве, времени и даже смерти?..

***

Галина Ушакова, г. Троицк

Домик в горах (из школьного «Дневника наблюдений»)

Каждый год в конце мая моя бабушка снимала домик в горах Южного Кавказа, в районе Сочи. В этом домике хозяйствовала Мария, высокая худощавая гречанка с выразительным смуглым лицом, тёмными волнистыми волосами и лучистыми глазами. Жила она вдвоём с мужем Пантелеймоном, молчаливым и невозмутимым.

Мы приезжали и сразу убирали наше временное, но уже такое родное жильё: вешали марлевые занавески от мух и чистые ситцевые – от яркого солнца, стелили половики, сотканные хозяйкой зимой, ставили луговые цветы в слепленные дедом Пантелеймоном глиняные горшки. За водой ходили через небольшое поле в лес. Родник пробивался из-под земли и журчал в окружении жёлтых рододендронов. Какая же вода была вкусная и чистая! Мы пили её из кружки, потом набирали в два бидона, а в третий собирали ароматную землянику, её было море. Дома бабушка наливала в плошку с земляникой парное молоко, которое давала черная-пречёрная корова Ночка. «Чёрная корова жует зелёную траву, а получается белое молоко, как странно!» — подумала я и попросилась посмотреть на эту удивительную корову.

На следующий день мы пошли к Ночке, которую как раз доила Мария. Бабушка спросила, хочу ли я попробовать подоить Ночку, я кивнула и стала внимательно смотреть. Мария уступила мне место, сжала мои пальцы вокруг сосков Ночки и показала, как надо тянуть. И вот в ведро брызнуло белое молоко, которое называется парным, потому что оно ещё тёплое, как будто после парилки. Когда ведро наполнилось, Мария перелила молоко в баллон, закрыла его крышкой и показала, что нужно трясти, но зачем? Бабушка хитро добавила: «Тряси-тряси, потом увидишь сама!». Я усердно трясла баллон с молоком, но ничего не происходило. Прошло больше часа! Я уже и не смотрела на этот баллон, но тут бабушка остановила меня, и я увидела на дне банки… круглый кусок настоящего масла! Так вот, оказывается, как его делают! А ещё молоко просто оставляли в сторонке, затем Мария снимала жирный верхний слой – это были сливки. Их собирали в небольшую банку, и они потом превращались в сметану. Она была густой-густой, ложка в ней стояла!

Мария пекла необычный хлеб на каштановых листьях, с приятной горчинкой, поэтому мы никогда не покупали хлеб в магазине, до которого надо было идти полтора часа. А тут и хлеб, и масло, и молоко, и земляника! Целый домашний ресторан. Электричества в домике у Марии не было, по вечерам бабушка зажигала свечку и не только рассказывала мне про лес, но и учила вязать, читала стихи. Бабушка поправляла мне ударения в словах, потому что я, глухая, никогда не слышала, как люди говорят.

Иногда ночью шел дождь, и когда я утром просыпалась, в домике никого не было. Это означало, что бабушка на заре ушла за грибами. К завтраку она возвращалась с полной корзиной, и мы жарили картошку с грибами или варили суп и клали туда сметану, которую тоже делали из молока волшебной Ночки. А когда из Сочи ко мне приезжала подружка Оленька (она выучила ручную азбуку, чтобы мы могли общаться), мы тоже ходили гулять в лес. Бабушка рассказывала нам о деревьях — о каштанах, грабах и буках, которых там было множество, — и цветах, учила правильно вести себя в лесу. Ходить только по тропинкам, запоминать дорогу по ориентирам, смотреть на деревья, чтобы знать, где север, а где юг. Мох на деревьях — на северной стороне. Не шуметь и не кричать, идти спокойно. Стараться выйти из леса, пока солнце высоко в небе, потому что в горах темнеет очень рано и быстро. В лесу водились шакалы и даже медведи. Медведей мы не встречали, но по ночам бабушка часто слышала вой шакалов. И мы набирали земляники, чтобы снова попить волшебного молока.

Так шли тёплые радостные дни. И вот как-то дед Пантелеймон надумал построить для Ночки новый домик, чтобы зимой ей было тепло. Бабушка готовила раствор, я таскала кирпичи, а дед их клал друг на дружку и пристукивал. Я тоже положила несколько кирпичиков, старалась очень! Дед Пантелеймон, всегда молчаливый, заулыбался и что-то сказал бабушке. «Ты молодец!», — перевела она. Я подумала, как это можно быть молодцом: я ведь девочка, а молодец — это слово для мальчика! Но бабушка сказала, что есть такие слова – общего рода, которые подходят и мальчикам, и девочкам. И даже коровам!

Мы ещё несколько раз ездили к Марии, деду Пантелеймону и Ночке. Счастье, конечно, нельзя добыть, как масло из молока, но можно вспомнить о нём, если закрыть глаза.

***

Владимир Косарев, писатель, фотограф, преподаватель авторского курса «Мастерская сказок» в Центре помощи и социальной адаптации «Взрослые дети»

Веселый бурундук

В семье уважаемых бурундуков однажды родился симпатичный сынок. Весь лес поздравлял родителей с этим событием, но никто даже представить себе не мог, что будет потом.
Когда малыш-бурундучок подрос, он начал донимать взрослых разными вопросами. К примеру: «А почему небо синее?», «А почему ворона летает?», «А что у улитки в домике?» и так далее. Родителям очень нравилась любознательность их маленького пушистого сыночка, и они решили отдать его в школу.
Бурундучок стал лучшим учеником! Он читал книжки, тщательно выполнял домашние задания и получал самые высокие баллы. Он стал настоящей гордостью родителей-бурундуков, и учителя не могли нарадоваться, глядя, как занимается мохнатый отличник.

И вот однажды Бурундучок стал придумывать слова. Просто так, ни с того ни с сего. Каждый день он изобретал какое-нибудь новое слово и рассказывал об этом всему лесу.
Он подходил к кому-нибудь из соседей или друзей и просто говорил:
– Я выдумал новое слово! Махокрылозаб!
Взрослые удивлялись и недоумевали:
– А что это за слово? Что оно означает?
И тогда умный маленький бурундучок объяснял:
– Махокрылозаб — это когда бабочка села на забор, но махать крылышками не перестала!

Или ещё слово «медвемаликус». Это слово обозначало количество малины, которую медведь мог скушать за один раз.

Или ещё:
– Брампакумпачпок!
Это слово, по объяснениям Бурундучка, обозначало звук, с которым большой овальный камень падает в воду. А звук, с которым в воду падает маленький овальный камень, обозначался словом «брампакумпачпык».

Сначала взрослые смеялись и гладили Бурундучка по мохнатой головке, но потом начали беспокоиться. Потому что каждый день Бурундучок придумывал какие-то свои слова и стал говорить только ими, и никто не мог понять маленького отличника.

Например, после завтрака он говорил маме:
– Грызоживополно мне, я хочу поблагоцелонять тебя!
И мама ничегошеньки не понимала и расстраивалась.
А Бурундучок шёл гулять в лес и кричал весёлым озорным голосом:
– Нравосолнцедревочнять! Привубулькоручемнык! Сдобромягкосмнякомням!
И никто не мог ничего разобрать в этом новом языке!

Через некоторое время Бурундучок совершенно перестал разговаривать на нормальном лесном языке и все уже забеспокоились не на шутку.
Нужно было как-то спасать мохнатого отличника.
Родители Бурундучка водили его к мудрой Сове, которая знала медицину и могла вылечить любую болезнь. Бурундучка показывали старому Медведю, который готовил медовые лекарства и помогал всем в округе. И даже из соседнего леса по просьбе родителей к Бурундучку приползал учёный Уж.
Всё было бесполезно! Никто не смог справиться со странностями, которые происходили с Бурундучком. Он по-прежнему использовал неизвестные никому слова и только радовался, что его никто не понимает.

Тогда из Зелёного Болота выползла на полянку старая бородавчатая Жаба и стала громко квакать:
– Это вы, взрослые, виноваты! Вы испортили ребенка своими книжками да школами! Если бы вы не заучили мальчика, он бы оставался обыкновенным бурундуком. А сейчас понятно, что от учения он сошёл с ума!
Но Жабу никто не слушал, потому что считалось, что она сама уже давно сошла с ума.

А Бурундучок помахал ей лапкой и только весело прокричал:
– Тинобряки бульбочпоки клавамальмынкус!

Родители Бурундучка не знали, что и делать. Они были очень озабочены, потеряли покой. А их сынок никак не желал выздоравливать.
Уже все соседние леса́ узнали про странную болезнь Бурундучка. В желании помочь горю птицы разносили призывы по всем окрестностям. Даже открылась специальная больница, в которую собрались все мудрые животные-врачи. Родители Бурундучка объявили, что отдадут все свои запасы орехов тому, кто вылечит их любимого сыночка.
Каждый день какое-то новое лекарство приносили в семью Бурундуков. Каждый день какой-нибудь новый доктор приходил к ним в дом.
Бурундучка слушали, щупали, заставляли показывать язык, просвечивали какими-то научными стёклами и заставляли делать лечебные упражнения.
Но ничего не помогало!
От горя родители Бурундучка даже перестали спать и есть.
А их сыночек подходил к ним и ласково говорил:
– Свапахлюпча тсаньемомка квильдыбрык.
И от этих слов на сердце родителей становилось ещё горше...

Однажды молодая Синица прилетела к дому бурундуков и радостно защебетала:
– Лев! Лев! К вам едет доктор Лев!
Все выбежали из жилища и сначала ничего не поняли. Попросили Синицу успокоиться и рассказать, что случилось.
Оказалось, что о беде Бурундучка стало известно в самой Африке! Африканские животные-врачи посовещались между собой и выбрали доктора Льва как самого авторитетного и умного. Они отправили его на помощь Бурундучку, и Лев выехал на ближайшем ките. Он высадился на берег и проделал огромный путь. Сейчас ему осталось пройти всего несколько километров. Об этом в соседнем лесу сообщили перелётные журавли. Синицы из соседнего леса тут же передали новость местным птицам.

Родители Бурундучка очень обрадовались новости, но бородавчатая Жаба вновь испортила всем настроение. Она проквакала:
– Лев — это самый страшный хищник! Он даже сильнее Медведя. Вы глупцы, если радуетесь его приезду. Доктор Лев всех вас съест!
Но Жабу вновь никто не стал слушать. Все радовались неожиданной новости и надеялись, что доктор Лев из далекой Африки поможет Бурундучку.

Когда доктор Лев появился в лесу, все сразу затихли: всё-таки слова глупой Жабы не прошли даром — многие испугались. Лев был просто огромен, высок и могуч, он вызывал во всех ужас и трепет. И только родителям несчастного Бурундучка уже было нечего бояться.
Они радушно встретили доктора Льва и создали ему условия для работы на ближайшей полянке.
– И где же наш больной? — громко прорычал Лев. – А ну-ка, подойди ко мне!
Бурундучок вылез из своей норки и, понурив голову, покорно подошел к врачу.
Лев взял его одной лапой, поднял и внимательно рассмотрел.
– Так-так... так-так, — приговаривал доктор Лев во время осмотра. Он тыкал Бурундучку в живот огромным пальцем, заглядывал ему в глаза и поворачивал малыша в разные стороны.   
Затем он поставил Бурундучка на землю и громко сказал:
– Мне всё ясно!
И вдруг неожиданно обратился к Бурундучку:
– Драхмапупик чпокнык мпук?
Бурундучок вздрогнул, словно его застали врасплох. Он пожал плечами и ответил Льву:
– Мампапдрынг! Ямпушутчуть и сливпукрапчу! – его голос звучал очень виновато.
И тогда Лев расхохотался так оглушительно, что с деревьев чуть не попадали наблюдавшие за лечением любопытные белки. Доктор повернулся к родителям-бурундукам и весело подмигнул им:
– С вашим сыночком всё в порядке! Он абсолютно здоров и упитан! Ему просто было скучно... Да же, малыш?
Бурундучок улыбнулся и ответил:
– Да, дядя Лев... Я просто играл...

И в этот момент весь лес облегченно выдохнул!
Родители-бурундуки бросились обнимать своего любимого сыночка. Другие звери стали подходить и ободряющее хлопать мохнатого шутника по плечам и говорить «Ну ты молодец!», «Ах, как нас всех провёл!»
Всем вдруг стало весело.
Присутствующим на полянке (а посмотреть на Льва собрался чуть ли не весь лес!) сразу всё стало ясно, а некоторым — очень стыдно за то, что они не поняли игру Бурундучка. А может, не захотели её понимать. Так или иначе, доктор Лев показал всему нашему лесу, что дети, даже самые необычные, всегда остаются детьми и им просто необходимо во что-нибудь играть!
А ещё после этого случая животные нашего леса очень подружились с африканскими животными, стали писать друг другу письма и ездить в гости.
А счастливое семейство уважаемых бурундуков до сих пор живет в нашем лесу. У Бурундучка родились ещё несколько братьев и сестер, а сам он вырос и стал учителем в школе.

И всё стало очхормнык и славпумняк!

***

Виктор Стасевич (Глупов), писатель, член-корреспондент РАН, профессор, доктор биологических наук, энтомолог, паразитолог, директор Института систематики и экологии животных СО РАН

Оборотень

Солнце провалилось в лесную прогалину, выпало ярким пятном на крышу широкого дома заимки, раскинулось лучами по поляне, высветило соломенные стволы рослых сосен и белёсую стену осин, словно срез праздничного пирога. Эту часть леса вырубили и оголили осины, стройные, сильные, с короткой кроной, будто стриженой, как чубы у деревенских пацанов. У основания осин ровными рядами выстроились ульи, среди них хлопотал хозяин, Петрович. Кряжистый, сильный, он быстро поднимал крышки ульев, выдёргивал рамки, осматривал их и ставил на место. Пчёлы натружено гудели, редкой стайкой кружились у него над головой, садились на рубашку. Увидев меня, Петрович оставил улья и широко зашагал по тропе к дому. Мы поздоровались, хозяин сразу же предложил мне прогуляться с медвежатами, а он сам пока поставит варить лосиную губу.
− Вернёшься, она как раз поспеет, − он направился к небольшому строению, за которым виднелась клетка с медвежатами. Они, завидев его, встали на задние лапы, просунули мордочки сквозь прутья и живо заводили носами, похожими на смесь поросячьих пятачков и кожистых собачьих носов. Когда он открыл клетку, медвежата пухлыми шарами выкатились на поляну, один из них сразу же кинулся в сторону старой осины, стоящей на высоком берегу ручья, другой к стене кустарника – малины, шиповника и крапивы. Петрович вытащил початый пластиковый пакет со сгущённым молоком и помахал им. Один из медвежат, разглядев характерный голубой рисунок, кинулся к лакомству, а когда подбежал к Петровичу, то встал, прихватив передними лапами ногу хозяина, вскинул голову и, раскрыв рот, высунул язык, ловя вязкую струю сгущёнки. Второй было собрался забраться на дерево, но повернулся, привстал, и увидев, что его брат лакомится, бросился к ним.
− Бери их, иди к поляне за дорогой, там погуляете, пофотографируешь их, − Петрович сунул мне в руки пакет с остатками молока.
− Да как они будут идти за мной, неслухи же? − опешил я.
− В лесу они как шёлковые, будут держаться рядом, побаиваются, в общем, держи, мне с делами надо управиться, да монахам мозг нужно вставить, − Петрович почему-то своих работников, любящих приложиться к бутылке, называл монахами. Я взял пакет, медвежата потянулись за мной, постанывая с прихрюкиванем. Скормив им остатки молока, пакет я положил на полочку умывальника и пошёл по дороге в лес. Медвежата покрутились немного рядом с умывальником и поплелись за мной. Сойдя с дороги, я не спеша двинулся по тропе, но лохматые братья не торопились. Один уселся у комля сосны и, задрав голову, водил носом из стороны в сторону, другой чавкал какой-то травой. Я сорвал несколько веток малины с ягодами, протянул одному из них. Он с радостью запихал ветку в рот и потянулся за добавкой, но второй не спешил к нам. Я с удивлением заметил, что в тени медвежата растворяются, их шерсть поглощает свет, отчего они сливаются с тёмными предметами – чудесное приспособление, маскирующее этих зверей. Доев малину, медвежонок потерял ко мне интерес и вновь полез в кусты, ломая ветки и чавкая, удаляясь в чащу. Ага, подумал я, так они и будут за мной ходить, как же. Это к Петровичу они привыкли, но меня они могут признать, только если со мной будет сгущёнка, ну, может, опасность какая появится.
И тогда мне пришла замечательная идея: ведь по тайге они бродят с мамашей, и та на них постоянно порыкивает, а то и грозно рычит, а почему бы мне не попробовать. Я зарычал, как мне показалось, даже грозно. Медвежата замерли, но не пошли ко мне. Тогда я набрал в лёгкие воздух и попытался рыкнуть утробно. Получилось! Зверёныши кинулись ко мне, а один, с белыми пятнами на шее, даже прижался к ноге, посидел немного, потом поднялся на лапы и стал всматриваться в лес.
− Вот то-то же! − гордо заявил я беспокойным пострелам. Дальше у нас всё пошло свои чередом: медвежата копались в кустах, под корнями, даже забирались на деревья, я их фотографировал, иногда порыкивал, если они удалялись или начинали драться. Неожиданно на тропе я увидел туристов.
Надо же, подумал я, тут отродясь не было этого злополучного племени, откуда они заявились?
Первой шла девушка с оранжевым рюкзаком, она ворчала, жаловалась, кого-то отчитывала, за ней плёлся долговязый парень, пытаясь оправдываться. И когда они меня увидели, я вспомнил про медвежат. Вот, думаю, сейчас эти шатуны пуганут малых.
Поэтому утробно зарычал, приманивая зверей. Девушка опешила, резко остановилась, из-за её плеча выглянул парень и уже хотел что-то сказать, как я вновь зарычал, поворачиваясь к ним боком и наклоняясь чуть вперёд. В это время из кустов выскочили медвежата. Один из них, увидев чужих, схватился за мою штанину, приподнялся, вытянул шею, второй спрятался за меня, но быстро освоился, выглянул. Я вновь на них рыкнул, раскатисто и тяжело. У девушки глаза расширились до таких величин, что ей и не снилось, а парень вдруг закричал. Они ломанулись обратно по тропе с такой скоростью, что я даже не успел им что-то сказать, лишь развёл руками, посмотрел вслед и обратился к медвежатам: − Вот, ходят по лесу сумасшедшие, приличным зверям гулять мешают.
Через пару часов я вернулся к заимке. Петрович хлопотал над закопчённым котлом, услышав мой призывный рык, он отложил черпак и сказал:
− Ты прям как медведица.
− Точно, меня сейчас за неё туристы приняли, наверное, подумали, оборотень, испугались, с криками рванули обратно.
− И правильно, нечего тут болтаться бездельникам, − усмехнулся хозяин заимки.

Воспитание человека

Вчера в нашей группе настояли сварить вечером манную кашу. Я её на дух не переношу, видимо, дальнее детство сказалось, когда в меня впихивали это чудо кулинарии чуть ли не насильно. Остался голодным, сгрыз пару сухарей с чаем, с этим и уснул. Так что проснулся первым, а вокруг – серое плотное утро. Небо пыжилось и иногда брызгало мелким, отчего на душе было также сыро и мрачно. От кострища с замокшими углями тянуло тоской, ничего не хотелось делать. На камне стоял мятый котелок с застывшей кашей, я её вывалил на этот же камень, брезгливо поглядывая на трясущиеся края кашных блинов. Развёл костёр, подвесил чайник, решил сварить что-нибудь путное, но неожиданно почувствовал какую-то осязаемую неприязнь. Будто кто-то сверлит взглядом твою спину. Поворачиваюсь и вижу бурундука, сидящего рядом с кашей. Он с завидным усердием так набил свои защёчные мешки, что они оттянулись и легли ему на плечи. Бурундук рассердился, когда я стал двигаться, пришлось замереть и тихо ему сказать: − Да по мне хоть всю её забирай, не жалко.
Зверёк не на шутку обозлился и попытался выговорить мне нечто неприличное, но у него получилось лишь невразумительное фырканье с выплёвыванием каши.
− Ой, да уймись, не трону я тебя.
Бурундук приподнялся, гневно глянул на меня, утробно буркнул и побежал к рядом лежащему вывороченному комлю кедра, где под широким корневищем у него была нора. Он хоть и был тяжёл, но шустро подбежал к норке, а вот дальше пролезть не смог. Тогда зверёк жалобно пискнул, сел рядом, лапками поправил щёчные мешки, развернулся и попытался пролезть задом наперёд. Конечно, тело его вошло в норку без проблем, а вот как дошло до щёк, то они сложились в два пушистых мешка и даже прикрыли ему глаза. Бурундук от возмущения заверещал, выскочил и обругал меня на чём свет стоит, при этом расплёвывая кашу вокруг себя. Немного успокоившись и облегчив свои мешки, он вновь кинулся к норке. В этот раз ему удалось проскочить заветное отверстие. Не зря ругался. Я же, чтобы его не травмировать, взял застывшие манные блины и положил их у комля. Через некоторое время бурундук высунулся, понюхал воздух, затем полностью выскочил, сел рядом с кашей, глянул в мою сторону, сердито пискнул, мол, давно бы так, и принялся набивать щёки заветным лакомством. Я не стал ему мешать, пошёл за дровами, а когда вернулся, то вместо каши увидел только сырое пятно. Вот что значит правильно провести воспитательную беседу – даже человека можно уму-разуму научить.

Коварное масло

Красив Саклаяз. Особенно в верховьях, где он собирается среди альпийских лугов, усеянных цветами. Бурлит его вода, чистая, хрустальная, насыщенная запахами цветов и земли. Чуть ниже, у порога леса, начинаются кедровники. Широкоствольные, приземистые, с надвинутыми кронами, как у сибирских мужиков шапки, так и видится: улыбаются они сквозь щетину хвои, хитро щурятся.
К корневищам одного из кедров прижался ручей, забурлил, замыл крепкий корень. Я подошёл к нему и привязал небольшую сетку со сливочным маслом в полиэтиленовом мешке. Студёная вода Саклаяза не хуже твоего холодильника, в самый раз для масла. Правда, может нагрянуть гость, жадный до этого лакомства – хозяин-медведь, но, подумал я, вряд ли решится, ведь запах дыма да громкие голоса отпугнут его.
Утром пошёл за маслом – пора чаем побаловаться, маслице в самый раз к столу. Подхожу к ручью, наклоняюсь и вижу обескураженного бурундука, сидящего на крепком корневище у самой сетки с маслом. За ночь вода немного спала, поэтому часть сетки торчала над водой, а по крупной верёвке до неё было легко добраться полосатому. Вот он и набил свои заветные защёчные, сел поправить ношу и растерялся. Слишком уж горячее тело у зверька, масло быстро начало таять. А он, горемычный, ничего понять не может, сидит, лапками мешки прижимает, а они спадают. Часть масла течёт ему в утробу, другая – сквозь зубы на брюхо. Испугался бурундук, заверещал, похлопал ещё раз по щекам да вновь кинулся к сетке. Наклонился, наскрёб, набил рот, вскочил на сук, опять сел, оторопело щупает, как оно тает да пропадает. После третьего раза зверёк истерично верещал, брызгал масляной слюной, дёргал хвостом и вскидывался столбиком. Жалко мне его стало, вытащил я початую пачку с печеньем, развернул, выложил у корня, отошёл. Пока я выкладывал мучное, бурундук уже охал как больной старикашка, я даже удивился, что он может такие звуки издавать.
Зверёк увидел печенье, пробежал по корневищу, сел рядом и стал лихорадочно набивать свои мешки. Потом осторожно пощупал – нет, не пропадают, издал утробный писк и, радостно вздёрнув хвост, кинулся к соседнему кедру, где меж корней была у него норка.

***

Геннадий Прашкевич, советский и российский писатель, поэт, переводчик, публицист. Лауреат литературных премий «Аэлита», «Бронзовая улитка», «АБС» и многих других

Из записных книжек писателя

Дуриан

В Малайзии, в Куала-Лу́мпуре, Миша Давиденко, опытный китаист, объездивший всю Юго-Восточную Азию, предложил мне и драматургу Сене Злотникову попробовать плод дуриана. Запах у этого дуриана дерьмовый, конечно, предупредил Миша, щуря хитрые умные глаза, ну, скажем так, трудноватый запах. Но если забыть про этот запах, победить его, сделать первый укус, о-о-о! – вас тогда за уши никто не оттащит от дуриана. На Северном полюсе будете о нём мечтать!
И мы купили круглый, как брюква, плод дуриана.
И мы выбрали зеленую лужайку прямо в центре Куала-Лумпура.
Как настоящие северные белые люди мы возлегли прямо на траве, и Сеня Злотников достал из кармана изящный позолоченный ножичек, с которым объехал чуть не полмира. Вас теперь от дуриана за уши не оттащишь, повторил Миша Давиденко, любовно оглядывая голый и страшный плод. Жаль, что он, Миша Давиденко, много видевший опытный китаист, столько за свою жизнь этих чудесных дурианов съел, что ему сейчас полезнее выпить баночку пива. Он только на минутку отойдет во-о-он туда, указал он пальцем за дальние деревья, выпьет свою баночку пива и сразу вернется, чтобы, значит, оттаскивать нас за уши от полюбившегося нам дуриана.
И Миша отошел. Пива выпить.
Стояла жара, в тени далеко за сорок.
Мы с Сеней переглянулись. Прикрикни на нас в тот момент кто-нибудь, даже не полицейский, не было бы нужды оттаскивать нас за уши от дуриана, мы бы сами от него в разные стороны побежали. Мы даже вспомнили официальное предупреждение, помещенное на видном месте у входа в наш отель: «Плоды дуриана не вносить!» Одно утешение: указанное предупреждение в запретном списке отеля шло только вторым – после наркотиков. Правда, за внос наркотиков правительство Малайзии обещало смертную казнь.
«А что там обещают за дуриан?»
Сеня сумрачно пожал плечами. Судя по тому, что дуриан идет сразу после наркотиков... Ну, может, три пожизненных... Хотя климат тут не тот... В таком климате не потянешь и одно пожизненное…
«Режь, – решил я. – Кусанём пару раз, и пусть нас потом оттаскивают за уши».
Сеня сделал легкий разрез, почти незаметную легкую царапинку, нечто почти ненаблюдаемое, ну, как марсианский канал в телескопах прошлого века, и на нас страшно пахнуло, скажем так, подпорченным трупом. Во влажной тропической жаре страшный этот запах многократно усиливался. Обливаясь потом, оглядываясь, не видят ли нас малайские полицейские, торопливо, как две испуганные белые собаки, зарыли плод (труп) дуриана в землю. Кстати, вместе с замечательным позолоченным ножичком, с которым Сеня Злотников объехал полмира. Но в те минуты Сеня о ножичке не жалел. По крайней мере, когда уже в отеле, несколько отдышавшись, я дружески предложил ему быстренько смотаться на ту лужайку, Сеня покачал головой: «Нет уж… Лучше пожизненное…»

Автандил Рухадзе

Году в восемьдесят втором или восемьдесят третьем в Пицунде, в Доме творчества писателей, в прекрасный летний вечер поднялся к нам в номер писатель Автандил Рухадзе. «Лида! Геннадий! – неторопливо произнёс он. – Зачем сидите без дела? Давайте спустимся вниз в пацху, выпьем немного молодого вина, немного скушаем копчёного мяса, попробуем свежий сыр».
Почему бы и нет? Работа никуда не денется.
Мы спустились в пацху и там дотемна в дружеских разговорах просидели.
Сквозь настежь раскрытые двери пацхи на нас смотрели низкие звёзды, шумело близкое море. Мы пили молодое вино, кушали копченое мясо, пробовали свежий сыр. Но даже самые долгие праздники кончаются. Неторопливо, наконец, приблизился к нашему столику хозяин – медлительный пожилой абхазец в ослепительно белой рубашке. Спросил, понравилось ли нам? Получив соответствующий ответ, он всё так же медлительно – а куда торопиться? – извлек из кармана своей ослепительно белой рубашки крошечные деревянные счёты, почти игрушечные, и толстым умелым пальцем тщательно подсчитал сумму, в которую нам обошёлся чудесный вечерний праздник. При этом хозяин смотрел на низкие звёзды, прислушивался к шуму близкого моря – искренне, от всей душой радовался тому, что мы так чудесно воспринимаем его заведение. Но когда он назвал итог своих подсчётов, я обалдел. Я и до этого слышал в Абхазии не всегда разумные цифры, но эта...
А вот наш друг Автандил Рухадзе нисколько не удивился.
«Послушай, дорогой, – очень неторопливо, очень дружелюбно сказал он хозяину пацхи. – Получается, что мы втроём выпили по семь литров молодого вина, скушали по три килограмма копчёного мяса и попробовали целых три круга свежего сыра?»
Хозяин пацхи тоже ничуть не удивился. Он неторопливо и радушно, как и полагается вести себя хозяину такого недорогого, такого гостеприимного заведении, вновь вынул из кармана своей ослепительно белой рубашки свои крошечные деревянные счёты и вновь впал в чудесный транс долгих благожелательных вычислений. При этом он туманно смотрел на нас, на низкие перемигивающиеся звёзды, прислушивался к чудесному вечному морю. Наверное, он знал что-то своё, очень особенное, об окружающем нас прекрасном мире. Семь литров молодого вина... три килограмма копчёного мяса... три круга свежего сыра...
«Почему нет? – пожал он плечами. – Так и получается».