Чувство дома

LT: Елена, историю русской эмиграции первой волны вы знаете через свою бабушку. Расскажите о ней.

ЕЛЕНА КУЗНЕЦОВА: Моя бабушка, Вера Васильевна Саломыкова, родилась в Париже, в семье белых эмигрантов. Рано вышла замуж за человека много старше её. Он был русским офицером и грезил возвращением на Родину. В начале 30-х годов многие из иммигрантов потянулись обратно в Россию, где молодая советская власть нуждалась в опытных кадровых военных. Приехал и дедушка с молодой женой, но сослужить службу не получилось: арест. А дальше – как в воду канул... Бабушка, находившаяся тогда в положении, осталась одна. Чтобы выжить, устроилась в госпиталь медсестрой (у неё было небольшое медобразование, которое она получила во Франции), а потом поступила в Московский мединститут.
Однажды в госпиталь, где она работала, пришла бумага, из которой бабушка поняла, что её разыскивают. Главврач, желая помочь, предложил ей заключить фиктивный брак с одним из пожилых сотрудников клиники – это позволило бы сменить фамилию. Ради ребёнка она пошла на этот шаг, чем спасла жизнь себе и моему отцу.

Чувство матери, чувство родной земли мне может дать только Россия, которая и зовётся в народе Россия-матушка

А дальше началась война. Молодых хирургов, в числе которых оказалась и моя бабушка, с третьего курса отправили на фронт, в полевые госпитали. Папа был тогда совсем маленьким, и оставить его на попечение интерната бабушка не смогла. Нарушая правила, она взяла ребёнка с собой. Я не представляю, каких сил стоило ей организовать хоть какой-то быт в тех условиях, ведь на сына не предполагалось даже отдельного пайка. Но она смогла продержаться так какое-то время, а потом, кажется, это был 44-й год, её вместе с ребёнком перевели в тыловой госпиталь под Малаховку в Московской области, где она как хирург, владеющий языками, оперировала пленных немецких офицеров.

По биографии вашей бабушки впору писать роман. Чем закончилась эта история, осталась ли она в России или вернулась во Францию?

В 80-е годы появилась возможность уехать, но бабушка не спешила ею воспользоваться, хотя очень скучала по тем местам, где прошли её детство и юность. Решение вернуться во Францию далось тяжело, ведь в России оставался её сын – мой отец, работавший авиаконструктором на оборонную промышленность, что делало его невыездным.
За границей она работала хирургом и оставалась в профессии до глубокой старости: в возрасте 86 лет продолжала консультировать и помогать молодым врачам.
В 90-е, когда с отца сняли запрет на выезд в другие страны, мы часто навещали её всей семьёй. Прожила бабушка до 92 лет и похоронена рядом с её домом под Парижем. До конца жизни она считала себя русской. Кстати, любопытный факт: во Франции даже коренные французы, в родословной которой есть русский след, гордо называют себя русскими, для них это важно – сохранять свою генеалогическую идентичность.

Интересно и то, что вы сами осознали свою русскость, будучи далеко от России, а первый язык, на котором вы заговорили, был французский.

Да, так сложились обстоятельства. Я родилась в Москве, но в возрасте двух лет родители отвезли меня к бабушке в Париж, где я прожила следующие пять лет. У меня была прекрасная няня – бретонка, которая многому меня учила, поэтому неудивительно, что первые мои слова были на французском. Бабушка очень быстро поняла, что такими темпами я родной язык забуду, поэтому отвела меня сразу в две школы – французскую католическую и русскую, которую я посещала раз в неделю. Также дома она разговаривала со мной по-русски и читала русскую классику, которая ей очень нравилась.
В начальной французской школе я оказалась гораздо сильнее одноклассников, поэтому учиться мне было неинтересно, что сразу же сказалось на дисциплине. Посоветовавшись с родителями, бабушка отправила меня снова в Москву, где и определился мой дальнейший жизненный путь. С детства я хорошо рисовала, нравилось также заниматься лепкой. Отметив это, родители решили определить меня в Московский академический художественный лицей при Российской академии художеств. Окончив трёхмесячные подготовительные курсы, я смогла успешно пройти экзамен и поступить в это уникальное учебное заведение, в котором учились одарённые дети со всей России, а также из стран зарубежья.

Что вам как художнику дала эта школа?

Одной из особенностей лицея было то, что знания там давали соответствующие уровню высшего учебного заведения. Предметы вели академики и доктора наук, увлечённые своим делом, обращающиеся к учащимся, на «вы». Они старались дать нам фундаментальные знания, поэтому упор делался на изучение отечественной и общемировой истории и культуры. Ректор лицея горел идеей возрождения культуры старой России, и нас учили читать на старославянском языке, понимать древнегреческий и латынь, чтобы мы могли работать с оригинальными рукописями при росписи церквей и храмов. В будущем мне это очень пригодилось, поскольку я участвовала в восстановлении храма Христа Спасителя в Москве, а также в реконструкции нескольких храмов в Ростовской и Владимирской областях.
Школа также дала понимание, что работа художника должна иметь сильное внутреннее наполнение, передавать дух эпохи, разговаривать со смотрящим. Посмотрите на икону Владимирской Божьей матери или на Спаса Андрея Рублёва – это же сгусток энергии чувств! И нас учили передавать свою энергию и эмоции, своё понимание сюжета, чтобы зритель мог читать картины как книги.      

После лицея вы могли поехать учиться в Европу, но остались в России, почему?

Потому что в той же Франции художественное образование было достаточно слабым и таким же остаётся сейчас, в отличие от России. Пройдя большой отборочный конкурс, я поступила в Московский государственный академический институт им. Сурикова и закончила его с красным дипломом. Потом решила продолжить образование в аспирантуре и параллельно поступила на третий курс химического факультета МГУ. Перед дипломом удалось год поучиться на общехимическом в Страсбургском университете, а защита дипломной работы проходила в Третьяковской галерее, директор которой выступил моим рецензентом.
Сегодня все эти знания позволяют мне уверенно чувствовать себя в профессиональной нише, руководить собственной международной школой живописи Artlibre, а также оказывать экспертную помощь и консультации ряду российских и европейских музеев, картинных галерей и центров искусств. В связи этим приходится жить на две страны, иногда подолгу. Последний раз из-за эпидемии коронавируса задержалась в Париже на восемь лет. Но сейчас живу и работаю преимущественно в России.

Как вы восприняли волну новой эмиграции образца 2022 года, в чём её отличие от белой эмиграции?

Эмиграция первой волны, несмотря на то, что она влилась во французское общество, сохраняла свою русскую идентичность. Во Франции стояла русская армия, в Париже и других крупных городах работали русские школы, а главное, переселенцы ставили Россию на пьедестал и искренне болели за своё Отечество. В современных релокантах я этого не вижу – они как будто бы стыдятся своей страны, а некоторые и открыто поливают её грязью. Предполагаю, что именно из-за такой позиции добрых отношений между эмигрантами разных временных эпох так и не сложилось. Моя же позиция такова: вся критика – потом, а сейчас, когда наша страна в беде, её можно только поддерживать.

Тем не менее, вы могли бы переживать за Россию на расстоянии, но предпочли остаться…

Франция – замечательная страна, с прекрасным народом и культурой. Но чувство матери, чувство родной земли может дать только Россия, которая и зовётся в народе Россия-матушка. Чувство принадлежности к этой земле появляется у всех, кто живёт на ней и питается её энергией. Поэтому и француз, приезжающий жить в Россию, становится нам братом. В содружестве народов, мирно живущих на одной земле – опора России, а в русской культуре – великая сила, объединяющая и скрепляющая нас.