Своих героев надо любить

LT: Часто мы слышим, как ругают популярных авторов, предпочитая классиков. Как вы оцениваете состояние современной отечественной литературы?

АЛЕКСЕЙ ВАРЛАМОВ:Мне кажется, что у нас много талантливых авторов. Хотя, по большому счёту, все эти сиюминутные оценки мало чего стоят. По- настоящему понять, что происходило в современной литературе, что хорошего она нам принесла, можно лишь через двадцать, а то и тридцать лет. Сейчас любое суждение будет субъективным и пристрастным. В литературной премии «Ясная Поляна», вместе с коллегами мы составляем длинные и короткие списки, отбирая самые достойные произведения. Например, в этом году в короткий список попали шесть книг – все очень разные и по-своему интересные. Так что на сегодняшний день даже самой критически настроенной публике есть что почитать.

Вы написали диссертацию на тему «Апокалиптические мотивы в русской прозе конца ХХ века», и, кажется, страх и ожидание конца света актуальны сейчас как никогда. Почему же русские люди всегда так интересуются подобными темами?

Не только русские, это свойственно многим нациям. Конец света неминуемо должен настать, по крайней мере для людей христианской культуры это очевидно. Но религиозное восприятие апокалипсиса отличается от более распространённого светского, где конец света представляется чередой катастроф и уничтожением всего живого. В то время как христианский Апокалипсис – это преддверие второго пришествия Христа и Царствия Божьего. Но людей с истинно христианским сознанием среди нас сейчас немного, и большинству апокалипсис видится страшным, неизбежным концом всего. Ведь там, где есть жизнь, существует и смерть. Возможно, так устроено человеческое сознание — мы с детства любим страшные сказки, переживаем и беспокоимся из-за грядущих опасностей, которые ещё не случились. Ощущение хрупкости и непредсказуемости жизни особенно сильно переживается в России с её переменчивой историей, в которой часто случались войны, революции и экономические потрясения. Выбрать такую тему для диссертации меня подтолкнул мой первый роман «Лох», где тема конца света была одной из ключевых. И когда он вышел, я с удивлением обнаружил, что независимо от меня писатели разных поколений, взглядов и позиций обращались к этой теме: Чингиз Айтматов в романе «Тавро Кассандры», Анатолий Ким в «Онлирии», Леонид Леонов в мистическо-философском произведении «Пирамида». Возможно, этот выбор был связан с концом тысячелетия, который навевал эсхатологические мысли. В наши дни конец света стал более ощутимым и осязаемым, во многом это связанно с нарастающей угрозой ядерной войны, о которой часто говорят и в новостях, и в социальных сетях. Конечно, люди боятся, и выбирают соответствующую их настроению литературу для чтения.

А находят ли эти страхи своё отражение в современной литературе?

Пока судить рано. Писатели крупных форм редко могут осмыслить в своих произведениях то, что происходит здесь и сейчас. Поэзия более злободневна и быстрее реагирует на события, в то время как проза запаздывает, ей нужна дистанция. И сейчас эта дистанция гораздо больше, чем была, скажем, в XIX веке. Заметьте, что практически вся русская классика, которую мы изучали в школе, отражала время и события здесь и сейчас. А если мы посмотрим на современную русскую литературу то, как правило, увидим ретроспекцию, попытку осмыслить то, что было несколько десятилетий тому назад. До интернета и телевидения литература была главным источником информации, у неё не было соперников. Человек читал журналы и книги не только для развлечения или интеллектуального обогащения — через них он узнавал, что происходит в мире. Сейчас литература занимает совершенно иную нишу, и работать в жанре репортажа, как это делал Достоевский, уже не получается. Как было раньше — случилось двойное убийство в Петербурге, весь город потрясён, и это событие сразу ложится в основу романа «Преступление и наказание». Сейчас же, СМИ быстро подхватят новость, будут крутить со всех сторон, а писателю уже и некуда сунуться.

Вы много работаете со студентами. Есть ли глобальные различия между современными молодыми писателями и вашим поколением, когда вы только начинали свой путь в литературе?

Та огромная, читающая, жадная до культуры и литературы страна, в которой я начинал писать, сейчас совершенно другая. Изменилось всё: и читатели, и писатели, и тиражи. Например, моя первая книга вышла тиражом 75 000 экземпляров, а ведь я ещё был никому не известен. В наши дни стартовый тираж начинающего писателя составляет в лучшем случае 2000-3000 экземпляров. Во времена моей юности престиж профессии писателя был несравнимо выше. Всё-таки мы были людьми иерархического сознания, испытывали огромное уважение к писателям более старшего поколения и к литературной традиции. Сегодня у молодёжи практически нет авторитетов, они гораздо свободнее, чем были мы. Когда я начинал, советская цензура уже значительно ослабла, но всё равно на нас по инерции давило государство, привыкшее во всё вмешиваться. На наших глазах происходили две разнонаправленные вещи: с одной стороны, литература освобождалась от контроля, и мы наконец-то могли писать всё, что хотим, с другой — сокращалось внимание публики к литературе. Нам дали свободу, но при этом мы не вполне понимали, как лучше ею распорядиться, чтобы поймать ускользающего читателя. Сегодня в каком-то смысле происходит обратный процесс. И, конечно, для молодых людей, выросших в свободном информационном обществе, наступают более жёсткие времена. Ещё буквально лет пять назад никому и в голову не могло прийти, что книги каких-то писателей начнут запрещать, изымать из библиотек и магазинов, объявлять их иностранными агентами. Наше поколение это воспринимает проще, поскольку в прошлом, пусть и несколько в иной форме, но мы уже с подобным сталкивались.

Вы много лет работаете в жанре документальной прозы и являетесь автором серии книг ЖЗЛ. Как вы выбираете героев, о которых будете писать?

В отличии от романов, сюжеты которых я никогда не обсуждаю с издателем, а приношу уже готовую рукопись, писать биографию, предварительно не договорившись, — глупо. Вы можете написать прекрасную биографию писателя или другой известной личности, а аудитории или издательству он будет неинтересен. Или, наоборот,  кто-то уже о нём пишет. Поэтому выбор героя — совместная задача автора и издателя. В серии «Жизнь замечательных людей» у меня вышло восемь книг-биографий, моими героями были: Василий Розанов, Михаил Пришвин, Александр Грин, Алексей Толстой, Григорий Распутин, Михаил Булгаков, Андрей Платонов и Василий Шукшин.

С кем бы из своих героев вы могли подружиться или, наоборот, стали бы  непримиримыми соперниками?

С каждым моим персонажем я по-своему подружился, ну или по меньшей мере проникся   их судьбой. Эту химию между биографом и его персонажем сложно передать словами.

Как писал Булгаков в «Театральном романе»: «Героев своих надо любить; если этого не будет, не советую никому браться за перо — вы получите крупнейшие неприятности, так и знайте».

Три писателя, книги которых я рекомендую всем прочитать —
это Юрий Казаков, Леонид Бородин и Леонид Юзефович

Первой я написал биографию Пришвина, поскольку мне был интересен этот человек. Я читал его дневники, и они меня увлекли. После этого мне предложили написать про Александра Грина и Алексея Толстого, про которых я ничего не знал, кроме того, что первый написал «Алые паруса», а второй — «Золотой ключик». Но для меня это был важный психологический момент, поскольку именно тогда я почувствовал себя профессиональным писателем, который может получать заказы и выполнять их, если они интересны. И я решил попробовать. Я стал вникать в обстоятельства жизни моих героев, работал с архивами и документами, понимая, что надо идти не только в глубину, но и в ширину. Ведь чем шире будет охват материалов, тем более точную картину я смогу показать. Писатель-биограф должен быть похож на следователя, распутывающего преступление. Он поочерёдно вызывает свидетелей из прошлого, которых находит в открытых и закрытых источниках, устраивает им очные ставки и пытается нащупать истину, понимая вдруг, что все… врут!
Грин открылся для меня совершенно с неожиданно стороны! Вместо романтика, влюблённого в море и паруса, я обнаружил мрачного ипохондрика, социопата, несостоявшегося террориста и запойного алкоголика. Его литературная жизнь сложилась  отчасти несправедливо, ведь современные читатели знают его как автора книги «Алые паруса», а это далеко не самая показательная его вещь, у него было много других, более глубоких произведений. И мне было интересно открывать его с этой новой стороны и рассказывать о нём своему читателю. Но если к Грину до написания его биографии, я был просто равнодушен, то Алексея Толстого откровенно не любил, считая  предателем и лизоблюдом, изменившим идее белых. Я думал, что и биография у меня выйдет разоблачительная, и вот с ним-то мне как раз и придется повоевать. Но когда я начал вникать в извивы его жизни, то понял, что всё было совершенно по-другому. В какой-то момент он меня переубедил, победил, заставил взглянуть на себя другими глазами. Работая над книгой, я стал чувствовать, что Алексей Толстой словно мне помогает, и ему нравится, как я про него пишу. Может быть, как раз поэтому эта работа получилась удачной и принесла мне премию «Большая книга».

Вы сказали, что сюжеты своих романов не обсуждаете со своим издателем, а как вы выбираете о чём писать?

У каждого моего романа своя история создания. Например, одна из самых важных для меня повестей – «Рождение», это история о том, как родился мой сын. У жены были непростые беременность и роды: несколько месяцев наш малыш находился на грани между жизнью и      смертью. Это был для нас сложный период, но, когда всё счастливо завершилось, я сел и обо всём написал. Это была одна из тех историй, когда ты сперва проживаешь какие-то события от и до, а потом доверяешь их бумаге. Конечно, я что-то изменил в сюжете, но основа у этого рассказа прочно документальная.